Революция застала отца в Одессе, где он работал грузчиком в порту. Его мобилизовали в Красную армию, и он с ней допер до Владивостока. Однажды в разведке его с приятелем зацапали белые. Посадили в какую-то хибару, приставили часового. А ночью они с этим часовым договорились и увели с собой. Не знаю как, но батька научился читать и писать, и после окончания Гражданской его, как грамотного, направили в Алтайский край, где он и встретил мою маму.
Во время войны к нам в дом подселили женщину, эвакуированную из Ленинграда. Она была дворянского происхождения, знала языки. Меня учила немецкому с раннего детства. Этого мне хватило на всю оставшуюся жизнь. Приходилось бывать в Германии, где после месяца пребывания я даже умудрялся рассказывать немцам русские анекдоты, и они смеялись в нужный момент. Я знаю и киргизский. Когда оказываюсь в Киргизии, разговариваю с местными на их родном языке. Говорят, даже без акцента.
После войны столько нищих и калек ходило в нашем селе! Помню одного. Он попросил: «Дай что-нибудь, мальчик». В погребе у нас всегда было молоко. Налил ему кружку алюминиевую. Перед глазами до сих пор то, как он пил. Маленькими глотками, тихонько, наслаждаясь. Как волшебное питье.
В селе все жили дружно, национальный вопрос никогда не стоял между нами. Ребенком меня брал на охоту сосед Абай. По-русски совсем не говорил. У меня было ружье, которое он отдал моему батьке в обмен на телегу, а сам Абай стрелял из какого-то дореволюционного «мылтыка» с длинным-длинным стволом. Охотились на кекликов, эликов, диких козлов. А когда я был совсем маленький, лет трех-четырех, другой киргиз отбил меня от своры собак и перенес через арык, когда я весь оцепенел от страха, отправившись самостоятельно через село к маме на работу. Печально, что потом произошло, что мы теперь в разных государствах. Когда-то мечтал: выйду на пенсию, вернусь в отчий дом, разведу пчел...
Когда мне было лет двенадцать, у мамы случился сердечный приступ. Я видел, что это все. И ничего не можешь сделать. Я выбежал на улицу, там ехал киргиз на арбе с клевером. Мы вынесли маму и погнали в больницу. Там я случайно услышал, как кто-то сказал: «До утра не выдержит». Я прибежал домой. Мама была верующая, в углу стояла иконка. Я встал на колени и попросил бога: «Сохрани мне маму!» Утром иду в больницу — так страшно мне было! А мама жива!
Школа, в которой я учился, была семилеткой. Чтобы учился дальше, наша семья переехала в совхоз-миллионер «Нижнечуйский». На ВДНХ он числился одним из лучших в стране. Там выращивали коноплю для лубяного завода. Никто и понятия не имел, что растение впоследствии получит дурную славу. Из его волокон делали ткань на паруса, канаты. В школу ходил за пять километров. Красивое здание с колоннами, кабинетная система обучения, и это в 50-е годы! Учителя очень сильные. С восьмого класса они к нам обращались на «вы». После окончания средней школы и трех лет работы токарем на заводе поступил в Кемеровский горный институт — впоследствии Кузбасский политехнический.
Моя полугодовая преддипломная практика прошла в Кентау, на Миргалимсайском свинцово-цинковом руднике. Этот рудник был единственный в Советском Союзе, на котором использовалась подземная самоходная техника. Работал вначале бурильщиком, а затем три месяца начальником смены на участках с самоходным оборудованием и скоростной проходкой горных выработок. Иногда ездил на рыбалку в Каракумы на кочующую в песках речку. Там проверил, правда ли, что в песке пустыни можно испечь яйцо. Действительно, пока ловил рыбу, яйцо сварилось всмятку.
Окончил институт с красным дипломом, хотя не ставил такой цели. При распределении хотел отправиться на предприятие под Ленинградом. О науке, работе в НИИ, а особенно в новосибирском Академгородке я не смел и мечтать. Ученые были для меня небожителями. Я учился по учебникам тех, кого впоследствии встретил в Новосибирском научном центре. И вдруг неожиданно комиссия предложила мне место в Институте горного дела Сибирского отделения Академии наук. Так я попал сюда в 1967 году. И спустя более 50 лет отсюда ушел на пенсию.
Занимаясь темой в институте, объездил многие рудники СССР, где можно было применить решение, которое я хотел. Работал по вопросам вскрытия Удоканского медного месторождения. Там готовился подземный атомный взрыв для вскрытия нагорной части залежей. И вдруг — международный запрет на ядерные испытания. Все прекратилось. Мне пришлось менять тему диссертации, поскольку по действовавшим тогда правилам твой труд должен быть внедрен.
Люблю что-то придумывать, а рутину ненавижу. Ведь неслучайно кто-то сказал: надо делать что-то новое, потому что все остальное неинтересно. Для новой диссертации мне потребовалось много расчетов, и пришлось обратиться к электронно-вычислительной технике, освоить азы программирования, которые нам в институте тогда не преподавали. Это ведь была середина 60-х годов. В конечном итоге диссертацию я защитил. Вместе с коллегами разработал и внедрил в практику проектирования систему автоматизированного выполнения горно-геометрических расчетов, за что награжден медалью «За трудовую доблесть». Это было новое направление, и в Москве в то время проходила международная конференция по применению электронно-вычислительной техники и программирования в горном деле и геологии. Прибыли специалисты со всего мира. В Колонном зале Дома союзов я выступал с докладом. Впоследствии стал участником ежегодных конференций в Крыму по кибернетике и искусственному интеллекту.
Много лет назад ученые Академгородка построили в лесу баню. Это своего рода мужской клуб. Моя отрада в течение многих лет. В бане собирались интереснейшие люди и такие разгорались дискуссии! Так просто в этот клуб не попадешь, принимали избирательно. В эту баню ходили многие известные ученые. Академик Аганбегян притаскивал шмат сала — дома жена запрещала. Любили мои маринованные огурчики. Руководитель СО РАН Марчук считал, что наша баня лучше всех других. Но из того коллектива мало кто остался… Все меняется. И к сожалению, не в лучшую сторону. Академгородок изменился, мне кажется. Поскольку во главу угла поставили деньги. Это резко изменило отношение и к науке. Деньги все к чертовой бабушке портят.
В этом мире много искушений. У каждого оно свое — к безделью, к развлечению, к обожанию кого-то. Это хорошо, иначе жизнь была бы серой. Это как без любви прожить. И, несмотря на то что я так долго живу и помню еще то время, когда на сдачу спички давали, я не перестаю восхищаться чудесами природы, а окружающим меня людям говорю: «Спасибо, что вы есть».
