Я никогда не думал, что буду кондуктором. Но пенсия мне не дает жить, а по помойкам не хочу ходить. У нас развозка для утренней смены в 3:40. Тогда встаю на работу в два часа ночи. Выезжаем из депо в 5:10, а на маршрут выходим в 5:57. Но хоть и ранний рейс, даже в воскресенье человек пять все равно проедут. В обеденный перерыв на отстойном пути кушаем. В трамвае ни стола, ничего нет. Приткнешься, и все. Водитель ест, не выходя из кабины. Быстро поели, и сразу следующий круг, трамваю же график нужно соблюдать.
Сегодня лег спать во втором часу ночи — вторая смена была. Приезжаем в депо в 23:40–23:50. Сдаю терминал, выручку, ждем развозку. Но мне повезло: коллега Татьяна живет на Чистой Слободе, муж ее встречает, подвезли меня. Боюсь ночью ходить, но что делать? Хочу электрошокер приобрести. Недавно иду, три каких-то мужика без определенного возраста закурить спрашивают. Я говорю: «Не курю». Один на меня полез. Другой говорит: «Да он уже старый». Был бы моложе, они бы прицепились. А так что с дедом делать?
У нас очень много приходит в вагон людей с ограниченными возможностями. Стараемся их обезопасить, посадить. Если сидят молодые, я говорю: «Молодежь, уступите место человеку с ограниченными возможностями».
Пассажиры разные. По лицу, по глазам могу понять, какой человек. Поэтому я говорю «уважаемые пассажиры», «дорогие». «Любимые» не говорю. Я неконфликтный человек. Если ко мне плохо относятся, могу иногда огрызнуться. А лучшие пассажиры — дети. Школьники когда заходят, я им говорю: «Давайте, мои дорогие, ваши школьные проездные». И они, когда меня увидят, говорят: «Наш самый любимый кондуктор». А это очень приятно, что меня уважают, чтут.
На работу одеваюсь опрятно, но в заношенное. Поэтому выгляжу… Не бомж, конечно, но и не какой-то элегантный мужчина. Мне главное — обилетить, а не красота.
В 1976 году я пошел в армию. Тогда считалось, если не служил, вообще не мужик. Попал в группу советских войск в Германии, отслужил начальником радиоприборного комплекса ЗСУ. Впервые оказался за границей, интересно — не то слово! Кормежка — это нечто. Повара очень хорошие, сухой паек отличный. Каждый месяц получал 78 марок. Купил там дедероновый костюм, оделся как стиляга. Маме привез сервиз «Мадонна» из саксонского фарфора. А в СССР мне на сберкнижку шло довольствие — около 5 тысяч накопилось.
В армии бросил курить из-за одного случая. Привезли нам фильм. Потух свет, каптерщик принес сигареты. Мы с ребятами взяли по одной. Я только затяжку сделал, как пошло рвать! В сигарете оказался табак белого цвета — наверное, со времен войны лежали на складе. Я сказал: «Бросаю курить!» Ребята поспорили, что не брошу. Я пошел к командиру, написал заявление, что бросил курить, что у меня почин такой. По всей Германии он пошел! Ко мне приезжал Эрих Хонеккер, жал руку и говорил: «Молодец!» Потом приезжал министр обороны СССР Устинов, узнал про почин, меня вызвали. Он мне говорит: «Проси, что хочешь взамен». Я спросил, можно ли мне вместо сигарет выдавать сахар. Он засмеялся. Говорит помощнику: «Пиши приказ: кто бросает курить, сухим пайком выдавать сахар». Так и сделали. Я узнал, что в нашем полку больше тысячи человек бросили курить. Про меня в газете написали. И сфотографировали с министром обороны. Маме отправили благодарственное письмо за подписью Устинова — за то, что такого хорошего солдата воспитала.
Мой отец был сталеваром. Работал на «Запорожстали», где снимали фильм «Весна на Заречной улице». Но еще до фильма на него попал расплавленный металл, и он погиб. Это произошло, когда мама со мной была в роддоме. Я своего отца не видел.
Моя мать была коммунисткой. Даже говорила, чтобы партбилет ей в гроб положили. Есть фотография, где она целуется с Брежневым. Она была из рабочей семьи, окончила техникум с отличием, вступила в партию. Участница многих съездов — в те времена туда выдвигали лучших из низов. Орден Трудовой Славы ей вручал сам Брежнев. Он всех целовал. Был очень любвеобильным ко всем женщинам. Для меня он единственный авторитет. Когда Брежнев умер, я плакал. Это время — золотой период страны.
Для меня родина не там, где живешь, а где родился. Хотел в 2013 году уехать на исконную родину, на Украину, но там мне сказали, что лишусь российского гражданства.
Очень больно, что с Украиной происходит. Порошенко лишил меня матери. Мама очень болела, я хотел быть с ней, я ее любил. Мама умерла в 2016 году. Тетя из Пятигорска позвонила, говорит: «Крепись». Я был в магазине. Начал орать, как будто ума лишился. Хотели скорую вызывать и отправить в психушку или еще куда.
Я с 1985 по 1995 год работал в Новосибирском метрополитене дежурным станционного поста централизации. Это самые золотые годы, любимая работа. Много поощрений, благодарностей, премий я получил. Когда сейчас езжу на метро, щемит сердце. Ведь на станции «Площадь Маркса» мы служебные помещения своими руками отделывали. Нынешнюю работу не сравнить. Там была исключительная дисциплина, порядок, каждую ночь проверка до миллиметра. Такого безобразия не было: выходит трамвай, через десять метров сломался. Был случай на «Студенческой». Когда ее открыли в 1986 году, там, как в Венеции, бежала вода, где только могла. Я заступил в ночную смену, часов в девять вечера произошло ЧП — погорели все предохранители, отключилось освещение и не включилось аварийное. Темнота, хоть глаз выколи. Предохранители начали дымиться. Вызвали пожарную охрану. Приехали 18 бригад, вооруженные до зубов. Закрыть станцию нельзя: «Студенческая» тогда была конечной, поезда должны оборачиваться. Я поставил работников с шахтерскими фонарями старого образца, они светили, и пассажиры могли выйти. Станцию на вход закрыли. Через некоторое время каблуком открывается дверь в мой кабинет, появляется весь в черном мужчина, показывает удостоверение сотрудника КГБ. Я ему отчеканил наши действия, что график движения не нарушен. Ладно, говорит, живи.
Уволился из метрополитена, потому что заболел. Наше метро, особенно «Студенческая», «Маркса», стоит на радоновом плато, а радон в таких количествах пагубный. Мне стали сниться кошмары. Как наяву видел, будто с моста прыгаю или на меня наезжает поезд. Дали путевку в «Сибиряк», лечащий врач там мне сказала, что это из-за лошадиных доз радона. Пролечили, сны прошли. Я благодарен ей, что вернула меня с того света. Но сказала, что, если не уволюсь, под землей останусь. Написал заявление, хотя у начальника очки на лоб полезли: в стране разруха, а я такую работу бросаю. Но я сказал, что хочу жить. Я худющий, у меня вес соответствует росту. А некоторые мужчины в моем возрасте ходят, будто на пятом или седьмом месяце беременности.
Сам готовлю, все умею. Бутерброды, гамбургеры — никогда. Лучше супчик какой-то — кусочек мяса, бульончик. Я еще кубик бросаю, потому что нынешняя курица — не советская, хоть и называли ее синей птицей счастья. Там бульон вкусный, душистый был, я еще в те времена считал, что лучше наша беговая, чем «ножки Буша». На Ленинский рынок хожу к бабушкам, которые привозят кур. Она синюшная, но своя и не выросла на антибиотиках.
