Вениамин Чебанов – художник-баталист, к творчеству которого интерес со временем будет расти, отзываться реконструкторскими проектами боевых действий разных эпох. Во многом по этой причине художественные свидетельства очевидцев героических сражений становятся бесценными.
Интерес к творчеству Чебанова проявило Минобороны РФ. В 2015 году его картины были представлены на выставке, посвященной Великой Отечественной, на Поклонной горе. Их увидели сотни тысяч человек.
Диорама, а также выставка полотен ветерана Великой Отечественной войны Вениамина Чебанова будут размещены в новом помещении Центра изобразительного искусства. Его открытие намечается в канун Дня Победы на первом этаже стоквартирного дома.
Чтобы зрители прочли замысел
– Вениамин Карпович, вы уже вошли в историю изобразительного искусства России как классический художник-баталист. Не мучительно для вас снова и снова возвращаться к сюжетам войны?
– Живые картины боев невозможно забыть. Любой, кто прошел через это, вам скажет, что никакого усилия воли не хватит, чтобы освободиться от таких воспоминаний. А для художника важно, чтобы люди смогли разделить его чувства, чтобы история состояла не только из перечня дат и событий, но была связана с эмоциями, переживаниями.
Я воевал, рядом со мной гибли мои товарищи, и я не раз был на волосок от смерти. Это невозможно забыть... Приходит время, когда испытываешь потребность поделиться чувствами, которые очень важны для всех времен.
– Вениамин Карпович, вы тоже объект краеведения. Как вам роль человека, которого рассматривают, расспрашивают?
– Тяжеловата. Я бы хотел, чтобы все рассказали мои работы.
– А их разве не нужно растолковывать, особенно молодым?
– Какие-то пояснения возможны, но я исповедую реализм в искусстве, поэтому предпочитаю, чтобы зрители прочли мой замысел. А если что-то неясно, самостоятельно добывали дополнительные знания. Искусство должно быть поводом, толчком к такой душевной работе, самопознанию, самовоспитанию.
– И все же интересно: вот фрагмент, где изображены фашисты в окопах наших солдат. Такие страшные ближние бои, когда лицом к лицу, штыком к штыку, у вас бывали?
– Я служил в пехотных войсках, в 19 лет уже командовал взводом, а пехота испокон веков лицом к лицу с врагом. И атаки, и стычки, конечно, были, но не такие жестокие, как в первые годы войны. Меня призвали в 1943-м. К этому времени у нас уже появилось много своего автоматического оружия, транспорта по ленд-лизу.
– На расстоянии убивать или быть убитым — легче?
– Не легче. На войне об этом некогда задумываться. Схема простая: или он тебя, или ты его. Тут срабатывает инстинкт самосохранения. Хотя были случаи, когда «не убий» настолько засело в мозгу, что секунды торможения становились роковыми.
– Перед боем солдаты говорили об этом?
– О смерти не принято было даже упоминать. Каждый понимал, что в любой момент жизнь может закончиться.
– Какой самый страшный эпизод был у вас на фронте?
– Перед днем рождения Гитлера нас предупредили, что с вражеской стороны могут послать «подарки». Наш полк стоял в одной из судетских деревень, рядом в деревне – фашисты. Целый день мы сторожились, ожидая сюрпризов. Беспрерывно шел мелкий дождь. И вот уже наступала ночь. Мы все страшно устали и по очереди пытались хоть немного поспать. Вот и я решил минут на 15–20 уйти в «спальню».
«Кровать» была устроена в так называемой щели: в стене окопа делали выемку и стелили на землю плащ-палатку. Таким образом можно было укрыться от непогоды и обстрелов, а в перерывах между боями отдыхать. Я с головой укрылся, но не успел заснуть, как ударили минометы. Снаряд разорвался рядом с окопом, меня завалило.
Земля давила так, что хрустели кости. Любая попытка пошевелиться еще сильнее уплотняла грунт. Я задыхался. В сознании быстро выстроился сюжет: мои товарищи сейчас вступят в бой, никто и не вспомнит, где я. Меня охватил ужас. Теряя сознание, надеялся, что, может быть, отроют хотя бы мертвого. Судьба пропасть без вести на фронте постигла многих, и это казалось мне несправедливым, после того как я, не раз раненный, контуженный, был так близок ко Дню Победы!
К счастью, жизнь выстроила свой сюжет, и его величество Случай еще раз спас мне жизнь. Как потом рассказали товарищи, удар по нашему расположению был разведкой, а бой начинался в другом месте, куда наш взвод и должен был идти. Вот тут меня и хватились. Малыми саперными лопатками откопать не получалось, добыли большие. Никаких стонов не было слышно, и бойцы боялись, что в спешке лопатами могут разбить мне голову. Но вспомнили, как обычно все располагаются в щели. Все же разрубили мне кирзовый сапог. Видимо, этот удар и начавшийся приток воздуха почти привели меня в сознание. Тут кто-то увидел край плащ-палатки и потянул за него. Так пришло спасение.
– Ранения у вас тяжелые были?
– Одно было легкое, одно тяжелое и контузия. Контузия по молодости легко переносится, но следы остались на всю жизнь: шрам на губе, и нога «не моя» бывает. В 45-м в городке Ланглиден снайпер стрелял из кирхи, я получил сквозное ранение в спину и шею. Как потом мне сказал хирург, пуля прошла в пяти миллиметрах от позвоночника. Если бы задела, то долгая и мучительная смерть была бы обеспечена.
– А были счастливые встречи, случаи на вашем боевом пути?
– В 1944 году мы оказались около города Жешува, увидели цирюльню и пошли побриться. Видим в окно, как на площадь влетают «виллисы», из них выскакивают летчики. Впереди всех – Александр Покрышкин в «канадке» – это такие куртки форменные у них были. Мы, как положено, по струнке, приветствуем старшего по званию. Да что звание, его узнал даже поляк-парикмахер! Покрышкин резанул себе ладонью по горлу: ребята, спешу, пропустите!
Потом я сообщил своим бойцам, что это мой земляк, из Новосибирска. Они на меня накинулись: мол, почему не сказал Покрышкину, ему было бы приятно.
– Его портрет вы писали по памяти?
– Я его потом еще не раз видел, но самое главное было для меня ухватить характер. Стремительный, решительный, необыкновенный человек. На войне три Звезды Героя даром не давали.
– Войну вы закончили за границей?
– Да. В окопах и новый, 45-й год встретили. Потом пошли в наступление, освободили Краков. После тяжелого ранения в марте 1945 года догнал свою часть. Форсировали три реки: Вислу, Одер и Нейсе. Потом стало известно, что Берлин пал. Нас отправили в Прагу, потом в Чехословакию, Австрию, Венгрию, Югославию. Такие люди там прекрасные встречались, особенно сербы, вообще югославы. Они продукты нам почти бесплатно отдавали, угощали отличным домашним вином.
– Что вы чувствовали, когда войне настал конец?
– Трудно даже представить, насколько мы были счастливы! Но к этому примешивалась и растерянность: что мы теперь будем делать? На что годимся? У меня, кроме военной профессии и опыта самодеятельного художественного творчества, ничего не было. Мне помог мой школьный учитель: пригласил к себе помощником, он был художником в ДК. Убедил, что нужно учиться. Я окончил Иркутское художественное училище.
Иллюстрировал книги – около ста книг я сделал, готовил работы на выставки, в том числе в Москве, стал членом Союза художников. Мои выставки проходили в Париже, Гренобле. Некоторые работы остались там, были проданы в галереи Германии, Франции, США.
– Вы с детства мечтали стать художником?
– Нет, моряком. Рисовать меня учил школьный педагог Александр Степанович Ботанин. Он считал, что у меня талант, и настойчиво продвигал меня. Но мама была против, ей казалось, что это не профессия. Потом она переменила свое мнение. А было это так. На выставке в клубе Сталина – ныне ДК имени Октябрьской революции – я занял первое место. Мне дали колоссальную премию: набор для художественного творчества – кисти и акварельные краски, 38 цветов! Это, я вам как профессионал говорю, лучшие краски в мире. Но для мамы самым важным из этих подарков был сатинетовый костюм. Ее так поразило столь высокое признание, что она сдалась: «Ну, ладно, видно, художники тоже нужны стране».
– Не представляю, как на 92-м году жизни вы можете вот так работать: создать такую диораму – три метра высотой и десять в длину! Все полотно нужно наполнить точными мазками, каждый раз оценивая их на расстоянии? Это сколько нужно физических сил, чтобы «пробежать» весь сюжет диорамы?
– Я привык. Каждый день поднимаюсь в свою мастерскую на шестой этаж без лифта.
– Неужели нельзя найти что-то поудобнее?
– Ни за что. Если я уйду из этой мастерской, я умру...
– Вениамин Карпович, ни слова о смерти, вы же в бою!
Опубликовано в газете «Советская Сибирь» №47 от 23 ноября 2016 года
