Ольга Аникина

Ольга Аникина по профессии врач. Но ещё и поэт, автор двух поэтических сборников («Первоцвет», «…Соло трепетным смычком…»), включающих стихи и песни разных лет а также замечательные поэмы «Южная мастерская» и «Анна«. Последняя книжка вышла недавно (2006 г.) малым тиражом (всего 500 экземпляров), и, право же, повезло тем, кто стал её обладателем, ибо поэзия в ней редкая по искренности, целомудрию и духовной наполненности. А кроме всего, стихи отличает флёр некой эстетической элегантности, изящества и музыкальности. Последнее качество, впрочем, вполне объяснимо, ибо Ольга начинала свой творческий путь как бард, и весьма успешный. Она неплохо владеет гитарой, обладает приятным тембром, тексты её песен содержательны и экспрессивны, что позволило ей стать участницей и лауреатом многих фестивалей авторской песни. И всё вроде бы шло к тому, чтобы, написав сотню-другую шлягеров, выйти в мэтры песенного жанра, но в какой-то момент наступает переоценка приоритетов и вектор творчества смещается в сторону чистой поэзии. Сказались ли взросление, замужество, материнство, но муза Аникиной стала мудрее, женственнее и… мастеровитей. Ольга теперь не солист с гитарой, но поэт, чётко уяснивший серьёзность своего призвания.

«Я больше не кричу свои стихи ни в подворотнях, ни в прямом эфире. Я не пишу их мелом на заборе и под руку не вывожу их в свет. Молчу. Мне очень жалко тратить Слово. Когда кричат — увы, звучит убого то Слово, имя коему есть Бог».

Однако музыка продолжает оставаться активнейшим реагентом её поэзии. Она — в звучании строк, в их метрическом строе, в чарующих аллитерациях. В стихах «струятся адажио» и «пылают скерцо», вздыхают ноктюрны и откровенничают блюзы, в них слышатся отзвуки цыганских напевов и пульсации рока. Многие и названы соответственно: «Музыка ночного шоссе», «Болеро», «Блюз лунного зверя» и т. д. А кроме всего, стихи погружают в особый космос мироощущений, где урбанистический пейзаж сменяется полупустынными пляжами, где «под ногами россыпи ракушек», где в «ласковой сини прибоя дети ловят золотых мальков». В этом космосе рёв авиалайнера заглушает крики чаек, бой аргентинской гитары — танго под гармошку, стук сердца сливается с шорохом радиоволн. Особую же ценность последней книги Ольги Аникиной представляют её поэмы, где глубина проникновения в психологию героев сродни реинкарнации. «Южная мастерская» посвящена последнему периоду жизни голландского художника-постимпрессиониста Ван Гога. Шаг за шагом прослеживает Ольга тернистый путь гения, приведший его к трагической развязке. Не менее удивительна и поэма «Анна», повествующая о драме женщины, исполнившей жизненное предназначение, пытающейся наполнить остаток своего бытия новым содержанием и смыслом.

Уверен, творчество члена литературного объединения «Молодость» Ольги Аникиной не оставит равнодушными как истинных ценителей поэзии, так и рядовых читателей.

Евгений Мартышев, руководитель литературного объединения «Молодость»

Молчи, пока есть время помолчать. Не всё сказать получится словами, и то, что время сотворило с нами, попробуем пока не замечать. А вдруг сумели мы себя сберечь? Передо мной — распахнутые вежды, в них вижу испытание надеждой, то, перед чем всегда бессильна речь. Бесценные мгновенья тишины, мелькнувшие зарницей нашей встречи. Мгновения, когда прикрыться нечем, ни ложью, ни сознанием вины… А может, встрече и цена-то — грош… Молчание дрожит струною зыбкой и рвётся, рвётся — первою улыбкой, И первым «здравствуй», острым, словно нож… *** Проплывет ли мимо облако седое, промелькнёт ли воробьёв веселых стая, все мне чудится: я говорю с тобою, иль твоё послание читаю. Первый снег — твоя небрежная записка. И склоняюсь я задумчиво над нею: все мне кажется: ты где-то очень близко, только где — никак не разумею. Как боюсь я потерять из виду всех твоих чудесных почтальонов! Как боюсь я затаить обиду на людей — любимых и влюблённых, на себя… Ведь на твои посланья, кроме вздоха, мне ответить нечем… Веришь ли — но годы ожиданья могут стать мгновеньем после встречи… *** Уходит день… Боюсь его спугнуть. Он топчется у самого порога и тянет время, чтоб ещё немного со мной поговорить о чем-нибудь. На ум приходят только пустяки, и вымыслы досужие, и сплетни… И кажется мне, будто он — последний, так трепетно тепло его руки. Что я не сделала? Что недопоняла? Но никуда от времени не деться, и на цветных подмостках гаснет действо, и титры бороздят экран стекла. Уходит день, придерживая шляпу, а ветер треплет длинную полу, царапая её когтистой лапой, и барабанят капли по стеклу… Уходит день… Какая в том беда? Другой придёт — светлее, веселее… О чём же я так горько сожалею? О друге, что уходит навсегда.

Город мой

Город мой — сотня лет на часах, циферблат под стеклом закопченным. Город мой едким дымом пропах, сплошь обкуренный ладаном черным. От угля на задворках хибар, до безумья ночного движенья — город мой, в бликах окон и фар я — навеки твое отраженье. На заснеженном нотном листе держит шпиль дирижер утомленный, снежный ветер кружит в фуэте, на пуантах качаются клёны… То ли глупости, то ли стыду Город мой платит дань, и с охотой, заслоняя свою красоту серой глыбой топорной работы. Кто — обходит вокруг, Кто — не видит в упор, в чьем-то взгляде — испуг, в чьем-то взгляде — укор… Только ты, город мой, лепишь новых химер, думать учишься ты на заморский манер… Мокнут серые спины вождей, с них течет вековая пылища… Только целой недели дождей им не хватит, чтоб выглядеть чище… Город мой — грязь базарных рядов, забулдыга с краюшкою хлеба, сквозь решетку своих проводов волчьим взглядом приникнувший к небу. И не златом полны закрома — смрадом дышат сибирские недра… Но за этот могильник дерьма нам в «зеленых» заплачено щедро. Здесь руками фанатов исписаны арки, здесь на кладбищах старых устроены парки, здесь легко заблудиться у самого дома, кто — нашел здесь приют, кто — построил хоромы… И в гранитном его кулаке солнца луч ловим мы обреченно, и дрожит на усталой руке циферблат под стеклом закопченным… *** Так начинается зима: густой белесоватой рябью, на лоб упавшей белой прядью, размытою строкой письма, и легким приглушеньем нот в обшитом войлоком пространстве, и запахом непостоянства в преддверьи первых непогод… Полетами по-над землей, скольжением поверх былого и поиском такого слова, чтоб билось в унисон с зимой, попыткой снова, набело чертить свой путь — легко и смело, и знать, что, под настилом белым укрывшись, прячется тепло, что из волшебного зерна оно взойдёт порою ранней… Вот с этих первых упований и начинается зима…

Долг

Вытру с обуви за день налипшую грязь, чисто выскоблю речь от заученных фраз перед тем, как войду я в заветный подъезд. Каждый день появляюсь я здесь. Все другие дела — это мелочи, вздор. Я — не жалкий проситель, я — вовсе не вор. Там, за лестницей — в сотню дверей коридор, и за каждою — мой кредитор. Я иду им платить. Каждый счет на счету. Я иду возвращать им себя. Я иду, потому что ни жить, ни дышать не могу, если я перед кем-то в долгу. Если кем-то оплачен мой шаг или вздох, мне когда-нибудь нужно вернуть этот долг, пусть просроченный (ах, как я долго тяну!), Я верну! Я верну все гроши, годы, дни и слова, но душа леденеет — притронусь едва К тем счетам, что на сердце Полжизни лежат И оплате не подлежат… *** Я иконы не коснулась, не молилась со святыми: в горькой думе захлебнулась, угорела в горьком дыме. И была в стенах священных я пьяна, как на гулянье. Я не слышала прощенья, я не видела сиянья. И из церкви молча шла я, и душа была убога. То, чего я так желаю, совестно просить у Бога. *** Я думала, можно словами бросаться, как будто играешь в снежки… Я думала, что тут такого -расстаться… Я думала, взмахом руки наш карточный домик беспечно разрушу, лишь в окнах качнется вокзал… А ты говорил: «Как темно там, в грядущем, как пусто…» …Откуда ты знал?..