Владимир Урбанович: 35 лет на сцене
 |
Когда совсем еще юного Урбановича прослушивали в Иркутском училище искусств, его будущий преподаватель не мог сдержать улыбки: «Смотрю, стоит длинный худой мальчишка и мается басом». объяснил он потом ученику: «Никакой ты не бас, а баритон, да еще лирический». Но «длинный и худой» соглашаться с таким «приговором» решительно не хотел, все его кумиры были басы, с Пироговым и Шаляпиным во главе.
...С тех пор прошло немало лет и утекло немало воды. За свои «35 - на сцене» народный артист России, профессор Новосибирской консерватории Владимир Урбанович исполнил более 60 ведущих партий баритонового репертуара.
***
- Что у меня есть какой-то голос, выяснилось совершенно случайно, - вспоминает он. - В школе не пел - стеснялся, а вот в детском садике ставили на стул и пел под рояль.
Но вряд ли это можно считать серьезным вокальным опытом. Хотя в памяти тот рояльчик остался, и черно-белые клавиши до сих пор почему-то часто снятся.
Запел совершенно случайно на какой-то, как теперь принято говорить, тусовке. В 60-е годы была мода на гитары. У него тоже появилась гитара, выучил три аккорда. Все пели. Он тоже однажды запел и... все замерли. Пошли слухи, что есть тут один парень, с таким (!) голосом.
Родился он в городе, надо сказать, не очень «оперном» - в Усолье-Сибирском («Дальше меня только Александровский централ», - шутит Урбанович). В бывшем каторжном поселении, со временем разросшемся в город на сто тысяч населения, об опере мало кто слышал.
***
Начинал как актер драматический. Из драмкружка при ДК, которому потом было присвоено звание народного театра, вышло несколько хороших профессиональных актеров.
- Самодеятельность тех лет - это было серьезно, как я теперь понимаю, - говорит Урбанович, - хотя по этому поводу было много скепсиса, в том числе и у меня.
С преподавателем драматического искусства ему повезло чрезвычайно. Вела кружок Нина Шварц: бывшая актриса, женщина образованная, высланная с мужем из Прибалтики. Так что позднее, придя в училище, он уже имел представление о профессиональной дикции, профессиональном гриме (с тех пор гримируется исключительно сам), знал о системе Станиславского.
- Так что, когда я говорю, что начинал как драматический актер, то нисколько не преувеличиваю и не лукавлю, - резюмирует Урбанович. - Это была не дремучая самодеятельность, совсем нет...
В одном из спектаклей, играя матросика, которому по ходу пьесы предстояло спеть песню под гитару, он и запел... И тогда услышал первые настоящие аплодисменты за свой вокал и впервые понял, что пение - это интересно.
Кончился его вокальный успех тем, что затаскали по конкурсам и фестивалям... А на девятнадцатом году жизни определили в ДК руководителем агитбригады, и он стал голосом зарабатывать свой хлеб.
***
Потом было Иркутское училище искусств, в котором Владимир Фидельман-Басин поставил ему окончательный диагноз: «ты не бас, а баритон».
Училище Урбанович время от времени бросал:
- Однажды приятель купил пластинку Марио Ланца. Я послушал, весь обревелся, пошел и сказал: «Не надо мне этим заниматься. Зачем? Ведь так спеть невозможно».
Ему популярно объясняли, что да, так спеть невозможно, но так и не нужно, и вообще преподаватель проявлял недюжинное терпение, пытаясь удержать излишне требовательного к себе студента. Потом, правда, он ему все высказал: «Ну, и вредный ты был!».
С педагогом ему (как некогда и с преподавателем драматического искусства) тоже повезло чрезвычайно. В сибирской ссылке оказывались невыездными талантливые и образованные люди. Фидельман-Басин был как раз из таких. («Носитель европейской культуры - это было в нем неистребимо, он даже шляпу носил так, как никто во всем Иркутске не носил».)
- Навек благодарен судьбе, что он мне встретился, - говорит Владимир Николаевич. - Уникальной судьбы человек. Начинал учиться в Петербургской консерватории еще при Глазунове. Волею судеб попал в Европу, заканчивал консерваторию в Берлине. Под псевдонимом Бассини выступал по всей Европе, работал в Пражском национальном театре, в середине 30-х пел с Шаляпиным...
В Новосибирскую консерваторию Урбанович тоже поступал по совету любимого педагога, потому что там преподавал Вениамин Арканов, который Фидельману-Басину нравился чрезвычайно, его школу он находил добротной, а актерское мастерство - высококлассным...
***
Дебют Урбановича в новосибирской опере (принят в труппу студентом второго курса консерватории) состоялся в «Кармен». Есть там совсем маленькая партия Моралес - всего минут на десять. Но именно с нее начинается действие - и первый звук в опере традиционно отдавался «первачам» - ведущим актерам. В те времена ее пел несравненный Андрей Федосеев, впоследствии уехавший в Большой театр, звезда первой величины, великолепный баритон, уникальный Дон Жуан и так далее, и так далее. Естественно, когда дирижеру спектакля сказали, что будет петь какой-то студент второго курса, он был несколько обескуражен. Сдавал 10-минутную партию Урбанович две недели. Зато запомнил ее на всю жизнь:
- Я могу сейчас просто встать из-за стола, выйти на сцену и спеть, не ошибусь нигде. Так прочно было вложено.
***
Свои первые двадцать сценических лет он прослужил в амплуа лирического баритона, играл, как принято говорить в театре, фрачных героев. Потом перешел на партии лирико-драматического плана. Довелось работать в театре в лучшие его годы - период Зака, Пасынкова, Грузина, Багратуни. Петь с замечательными партнерами...
Актеры - народ суеверный.
- В актерских делах - сплошные предрассудки, - говорит Урбанович.
Карузо, как известно, постоянно имел при себе амулет. А когда однажды забыл положить его в костюм и спел плохо, нисколько не удивился: «Все ясно, я же без талисмана!». У Урбановича тоже есть свои «заморочки» - носит в театр один и тот же «счастливый» термос для чая, в кармане держит брелок-сувенир в виде фиги:
- Это всем врагам, - улыбается он. - Наивно, конечно, немного по-детски...
Когда выходит на сцену, если есть возможность, берет свою фигу с собой.
Артисты, особенно музыканты, - люди странные. Тарковский их однажды определил: «не вполне люди».
На предмет актеров Тарковский «неприлично» выразился на каких-то съемках («Не помню, то ли где-то читал, то ли рассказывали», - говорит Урбанович). когда ему попеняли, что с актерами не очень нежен, мало жалеет, а тоже ведь люди..., тогда-то режиссер и произнес свое сакраментальное: «А вы уверены, что они вполне люди?!»
- Жестоковато немножко, но что-то в этом есть.., - резюмирует Урбанович. - Профессия накладывает свой отпечаток. Есть какой-то сдвиг. Особенно у актеров поющих. Драматические - более нормальны.
***
Под широко бытующим мнением, что в жизни надо заниматься исключительно тем, что дается легко, он бы не подписался:
- Мне никогда ничто не давалось легко. Все ценой неимоверного труда, бессонных ночей и постоянных сомнений.
Каждый выход на сцену, признается Урбанович, для него - стресс.
- Безусловно, стресс. Сначала детская болезнь сцены, потом с годами волнуешься, потому что все ответственнее и ответственнее становится каждый выход. И так до конца. Пение такой процесс, когда как будто ты про него уже все понял - голос вдруг отказывается служить. Это очень непросто. Как говорил Шаляпин: «Встретимся на пожаре!». Спектакль всегда пожар. Оперный спектакль - это вообще непредсказуемо. Никто не знает, что может произойти, никто не может предсказать, как все пройдет. Иногда нет никаких сил, никакого голоса - но проходит все прилично, а другой раз - идешь в приподнятом настроении, и ничего не получается - что-то вдруг сломалось, разладилось. Сложно все это.
***
Ко всем попыткам усовершенствовать оперу как жанр, которые достаточно активно предпринимаются последнее время, артист относится довольно скептически:
- Это российская тенденция, Европа уже переболела и возвращается к чистой классике.
Однако считает, что без эксперимента театр непредставим, и экспериментального «Молодого Давида» на сцене театра приветствует:
- Тем более что это эксперимент не с каким-то сложившимся материалом, а специально написанное, заранее спланированное произведение. «Давида» трудно представить как какую-то классическую оперу в классических декорациях.
Но эксперименты с классическим материалом, когда и пение, и певец задвигаются на неизвестно какой план, а на первый изо всех сил лезет режиссерский замысел, для него неприемлемы. Это, считает он, путь тупиковый. И вообще опера, уверен профессор консерватории, всегда две вещи - голос и оркестр. Таковы условия игры. Хорошо петь под хорошо звучащий оркестр.
Только и всего. Он и поет... Уже 35 лет.
***
- Был бы я богатый, - непосредственно признался Владимир Николаевич, прощаясь, уже не для прессы, - я бы купил себе такой мал-е-н-ький оригинал Ван Гога. Но актеры богатыми не бывают. Вообще-то бывают, но тогда надо совсем исхалтуриться...
