Писатель рассказал «Советской Сибири» о том, что связывает Новосибирск с Украиной, о мистике в жизни и о том, сколько можно заработать исключительно литературным творчеством.
Про уральский рубеж
— У меня всегда была удобная позиция, ведь я не москвич и не петербуржец, я — новосибирский писатель. Ну и еще киевский. Родился в Академгородке. Почему меня тут знают хуже? Может, потому, что я сам сделал этот выбор. Знаете, сейчас собираются издавать собрание сочинений Николая Самохина, которого в Новосибирске знают, но по ту сторону Урала этой фамилии не слышал почти никто. Урал — это какая-то такая демаркационная, разграничивающая линия — либо ты там, либо ты здесь. Я выбрал «там». Лучше всего меня теперь знает Германия, потом Петербург — там вышла вторая моя книга, следом — Москва, Новосибирск. А в Академгородке все знают моего отца, а меня — как сына Юрия Сергеевича.
Продали, а про деньги забыли
— С первой моей книгой была такая история. Ее хотели издать в Штатах, но у нас произошли известные события 1991 года. А штатовское издательство держалось на том, что публиковало антисоветскую литературу. Оно тут же распалось, потому что все это стало выходить здесь. Но книжка готова! И американцы все-таки профинансировали ее издание в Новосибирске. Но потом я увидел, что происходит с ее распространением, и сказал, что сотрудничество с этими людьми закончено. Приезжает как-то мой сокурсник, достает из нагрудного кармана деньги и подает мне. Мол, это за реализацию твоих книг. «Почему мне-то? — спрашиваю. — Это же издательству!» — «В «Топ-книге», — говорит, — уже нехорошими словами отзываются о нем. Мол, мы полку под книги выделяем по большому блату, а представители издательства не могут привезти экземпляры неделями! А когда книгу распродали, эти люди и не подумали приехать за деньгами. Может, деньги хотя бы автору нужны?» Вот после этого случая я и решил, что здесь больше никогда публиковаться не буду. Эта история случилась в 1997 году. Прошло 22 года, и с тех пор в Новосибирске появилось только одно новое издательство, да и оно предпочитает не издавать художественную литературу.
Фото Дмитрия ЕЛИСЕЕВА
В Москве, конечно, все иначе. Издательства сосредоточены в одном месте, посреди них стоит известный ресторан «Пироги», в котором продаются очень дорогие книги. И собирается читающий народ, который мало платит за еду и очень много — за книги. Вот в этих самых «Пирогах» и происходят все литературные дела. Я могу пробежаться по издательствам, а потом зайти в «Пироги» и найти всех, кто мне нужен. Там сидят издатели, критики и читающая публика.
О мистике, ведьмах и смерти
— Вся мистика в моих романах — это сплошной реализм. Все это было на моих глазах, я это видел. Например, «черная свадьба», описанная в романе «Страх», — когда мальчика венчают с умершей старухой — это довольно старый обряд, и украинская глубинка все это до сих пор хранит. А что вытворяли украинские ведьмы!.. Видел и слышал я значительно больше того, что написал. И нашего семейного призрака наблюдал я сам, как и моя покойная матушка и даже дедушка, который был атеист и о призраках говорил так: «Мы не все знаем об энергиях. Когда-нибудь наука объяснит, что такое на самом деле призрак…»
Болезнь и смерть играют решающую роль во всех мистических событиях, с которыми так или иначе сталкиваются люди. Врачи долго не могли найти причину одной моей болезни. И только украинская бабка-знахарка сразу мне сказал, что это из-за простуды, перенесенной в детстве. В тот момент я был некрещеный. Бабка молилась перед иконостасом, под ним стояли баночки. И вдруг холодная вода в них начинала кипеть! Она смотрела на баночки и по ним ставила диагнозы, давала указания, как вылечиться. Молилась, молилась, потом говорит: «Тяжело молиться, кто-то здесь некрещеный». Все, кто был в избе, начали кресты доставать. Оказалось, некрещеный я один. Прочие меня хотели выставить из дома, где это все происходило. Она сказала: «Оставайся, только покрестись».
Крестился я уже в сознательном возрасте — в 19–20 лет. Нашел маленькую церковь на окраине Киева и старого священника, который первым делом заставил меня показать паспорт. Вообще, меня часто за еврея принимали. И в жизни пришлось получать от украинцев как русскому, а от русских — как украинцу. И от всех — как еврею. Вот и батюшка спросил меня, кто я есть. «Отец у меня, — говорю, — из донских казаков, а мать — из запорожских». Тут он перешел на украинский. Я тоже. Только после этого меня отправили заполнять документы на крещение.
Между Россией и Украиной — что?
— Конечно, я наблюдаю за тем, что происходит между Россией и Украиной. Сейчас пишу два романа, которые, как и предыдущие, так или иначе связаны с Украиной. Действие одного происходит в Одессе — правда, в советское время, а другого — в Сочи. Как и всегда, политики там не будет, я ее не люблю и не понимаю. Но считаю, что все, что касается нынешней ситуации, — это та самая история, когда паны дерутся, а у холопов чубы трещат. И еще думаю, что, когда я снова приеду в Тетерев, никому и в голову не придет увидеть во мне русского. Скорее всего, у меня спросят: «За что нас русские не любят?»
На Украине происходят неприятные вещи внутри семей. Потому что люди разных поколений говорят буквально на разных языках. Скажем, мой украинский — не современный, а язык 70–80 годов. В девяностых я был там в последний раз и уже тогда заметил отличие. И кстати, вопрос, кто ты — русский или украинец, в смысле национальности, никого тогда не занимал. Хотя занимал вопрос о самостоятельности Украины. В основном этого хотели западенцы. А большинство людей моего возраста и старше привыкли к тому, что было до 1991 года. Но главное, что в Киеве в девяностые годы на кухнях никто не говорил ни о какой политике, людей занимали совсем другие вопросы
То, что происходит сейчас, уже описал физик Ферми. У него есть интересная статья «Принцип маятника». Если в ванную, полную холодной воды, влить горячую, вода станет теплой, но не сразу, будут колебания температур. У меня такое впечатление, что распавшийся СССР находится сейчас в этом состоянии. А поскольку это макросистема, то размешивание происходит очень медленно. Где-то страсти пылают, а где-то холодно и всем все равно.
Сколько платят писателю
— Несколько лет назад Театр наций поставил пьесу Камю «Калигула» в моем переводе. У них билеты в партер стоят по 5–10 тысяч. Так вот, они сначала просто забрали текст из Интернета. Правда, на афише написали все-таки, чей перевод. Но совершенно не хотели с нами разговаривать — перевод был сделан в соавторстве — и уж тем более платить. В итоге мы подали заявление в РАО. И театр сперва выплатил штраф, а потом начал платить как полагается. Я спрашивал потом у Евгения Миронова по этому поводу: почему все началось со скандала? Наверное, потому, что закончилось все тоже скандалом. Они захотели, чтобы канал «Культура» сделал телеверсию спектакля, а нам опять никакой оплаты. Пришлось вести долгие переговоры.
Мы обычно просим по два процента, на двоих получается четыре. А среднее арифметическое по Москве — пять процентов. Конечно, жить только на гонорары невозможно. И у всех авторов цены и тарифы разные, все зависит еще и от того, какие у тебя отношения с издательством. В Петербурге за книжку в 10 печатных, или авторских, листов можно получить примерно тысячу долларов, в Москве — две. Причем это касается всех авторов. Но можно получить и больше в два-три раза. А если неправильно составлен договор, то и вообще ничего. Молодым писателям я советую брать все авансом, потому что получать деньги потиражно очень тяжело. В России эта практика пока не налажена.
Если писатель сделается писательской фабрикой, то, конечно, сможет заработать, но я так не умею. Некоторые люди, с которыми мы стартовали в одно и то же время, давно превратились, по выражению Андре Моруа, в фабрику по производству книг. А ведь потомки все равно будут тебя помнить только по твоим лучшим вещам. В связи с этим думаешь: а нужно ли писать остальные?
