История — это ответственность

Не так давно в Новосибирске прошел Второй антропологический семинар-практикум, в котором приняли участие известные философы и культурологи. Инициатором проведения столь серьезного форума выступил проректор НГУЭУ Сергей Смирнов, а официальными организаторами — традиционно «нархоз» и Институт синергийной антропологии (Москва). Этот институт возглавляет человек, имя которого известно всем тем, кто серьезно интересуется отечественной философией: Сергей Хоружий — профессор Института философии РАН, почетный профессор ЮНЕСКО. Именно благодаря его усилиям вернулись из небытия имена многих отечественных философов Серебряного века. И это не случайно — ведь Сергей Хоружий изучает как раз русскую духовность. И еще один штрих, так сказать, для полноты картины. Знаменитый роман Джойса «Улисс» на русский язык перевел тоже он…

Программа антропологического семинара была весьма насыщенной. Но время для беседы о сегодняшней духовной жизни современного российского общества Сергей Хоружий все-таки нашел.

— Если я занимаюсь философией, то едва ли я знаю духовное состояние общества. Если же я отслеживаю, как сейчас выражаются, духовное состояние общества, то мне не до того, чтобы заниматься философией. Но поскольку человек не может заниматься исключительно чем-то одним и он живет, погруженный в социум, то разные стороны его существования так или иначе вынуждены совмещаться. И, естественно, в уме у него есть какие-то свои представления.

Если мы вспомним модель мыслителя классической эпохи — XIX столетия, то, например, в качестве такой социальной единицы философа выступал обыкновенный бюргер, и ничем его уровень рефлексивной проработки своего духовного состояния не отличался от уровня булочника, у которого он покупает хлеб по утрам. А как философ он забирался на кафедру в положенные часы и читал аудитории то, что было по его философской специальности. Как выражался наш президент: «Клопы отдельно, коньяк отдельно».

Сейчас эта модель, конечно, сильно изменилась. Философы, как говорится, уже не те…

— Вы лично приложили много усилий для возвращения в отечественную культуру имен русских философов Серебряного века. Прошло уже почти два десятка лет с тех пор, как мы снова «открыли» Бердяева, Лосского, Соловьева… Наверное, уже можно сказать, как общество отреагировало на это возвращение.

— Вы выбрали хороший пример — именно эту тему. На самом деле это один из очень немногих удавшихся проектов. То есть, если не детальное знание базового списка русских мыслителей и их трудов, то общее представление, безусловно, есть. У нас понимают, что был такой культурный пласт, он был представлен такими главными именами, и эти имена относились к определенным направлениям мысли. Вот это получилось. Правда, это, похоже, немногое, что у нас вышло.

Причем это видно и в столице, и в провинции. И это вошло уже в общероссийский контекст. Ну, скажем, я не поручусь за тверских мужиков — до них, пожалуй, Бердяев с Соловьевым все ж таки пока не добрались… Но уже не только в областном городе, а даже и в районных центрах это все вошло в культминимум.

— Насколько пристально сегодня изучается наследие русских философов?

— Не сказал бы, чтобы очень. На самом деле в культурный багаж наследие вошло где-то даже не в порядке систематического изучения, а разными многомерными процессами. Внедрение в социальную фактуру идет различными путями, отчасти и из СМИ. Но в итоге оказывается, что у большинства граждан этот культурный пласт присутствует!

— А есть ли сегодня еще забытые имена, есть рукописи, которые мы еще не знаем? Ведь появился же последний роман Владимира Набокова, который, как считалось, никому не дано было прочесть.

— В любой национальной культуре, особенно такой насыщенной, как русская, есть архивы. В них лежат не только рукописи. У каждого человека в творческой биографии что-то остается. Понятно, что не каждая строка опубликована… Но говорить об этом в качестве серьезного ресурса, существенного для общественного сознания, я думаю, не стоит.

Этот вопрос входит в тематику моих размышлений, моих оценок сегодняшней духовности. И одно из моих главных опасений — об иссякании, истощании вот этого творческого пласта, толщи самой. Мы начали эти двадцать постсоветских лет с положительного момента, но гораздо более существенным для меня является момент негативный, который состоит в том, что нового творческого подъема в русской культуре не началось.

— А ведь какие были ожидания!

— Еще бы! В интеллигентском сознании в начале постсоветского периода сидела стандартная модель, которая казалась абсолютно логически оправданной. Считалось, что раз сняты все барьеры, которые режим ставил на пути свободного творчества, то вот-вот начнется творческий процесс. Считалось, что это произойдет само собой. И думали только о том, каким будет направление. Будет ли, например, воспринята и прямо продолжена культура Серебряного века или, допустим, начнет возрождаться ориентация на Запад… Одним словом, рассуждали о видах расцвета, а в итоге оказалось, что его просто нет.

— Но почему?

— Главная предпосылка ожиданий была в том, что все верили: социальны й, этнокультурный организм, или, как художественно говорили, народная толща — она из себя произрастит! Но вот что? Полагали, что это будет что-то новое: новый тип лидеров, отличных от номенклатурных руководителей, новая тематика, творчество в настоящем смысле…

И эта самая пресловутая толща на поверку за все двадцать лет новых крупномасштабных феноменов не произвела. Какая-то мало-мальская эффективность российского существования налажена как раз не за счет нового, а за счет восстановления прежних механизмов.

— На ваш взгляд, это как-то связано с состоянием нашей книжной культуры? Эксперты считают, что читать стали меньше.

— Падение интереса к книге есть. Но надо сказать, что это процесс вовсе не однозначный. Не всю цифру падения нужно воспринимать как чистую потерю и негатив, потому что уже совершенно точно действуют альтернативные источники культурного питания, формирования. Сегодня гораздо более существенным стало аудиоизмерение. Для многих это культурный канал. Аудиокнига стала привычным явлением.

Сегодня синтетическая культура воспроизводится гораздо в большей степени, происходит перераспределение каналов. А вот в какой пропорции мы имеем утрату, а в какой замену — это уже должны сказать социологи.

— Сергей Сергеевич, недавно в некрополе Донского монастыря был похоронен великий русский писатель Александр Солженицын. Здесь же похоронены знаковые фигуры для белых в Гражданскую войну генералы Антон Деникин и Владимир Каппель, рядом с ними — философ Иван Ильин, а неподалеку похоронены красноармейцы, погибшие в боях с белыми. Все нашли здесь последний покой… Как вам кажется, разделение на красных и белых — это уже в прошлом? Больше нет такой четкой дихотомии?

— В значительной степени уже нет. Если говорить о современной политике, то она не отражается в, скажем так, в красно-белых терминах. Что же касается исторического сознания, то восприятие конкретных революционных конфликтов изменилось; острота в публичном сознании стерлась. Внедрилось мнение, что и красные, и белые отстаивали свой образ России, свою идею России. И они заслуживают своего места в ее истории и заслуживают исторического уважения.

— Вот еще о чем хочется вас спросить: в последнее время все чаще обсуждается идея альтернативной истории, и фактически фантастическое описание выдается за вполне научное. Как вы к этому относитесь?

— Действительно, наблюдается виртуализация, то есть теряется серьезность отношения к реальности. Как будто мы говорим о компьютерной игре… В современном сознании уже прочно сидят возможности имитации исторической реальности. Типичными стали романы и фильмы со схемой альтернативной истории. Их читают и смотрят. И оказывается, что та или иная битва могла бы закончиться совершенно иначе, потому что был еще один скрытый фактор, который-де раньше не учитывали…

То есть такое отношение к реальности — это уже существенная перемена в современном сознании. Прежде был очень сильно выраженный оценочный, этический момент. То есть было отношение к исторической реальности как к единственной и как к подлежащей нравственной оценке. Суд истории вершится — вот что было главным в общественном сознании.

И это переносилось и на отношение к личности: жизнь проживается, так сказать, в одном экземпляре, и это сопряжено с личной ответственностью. Качество уникальности и отношение ответственности однозначно связаны! А когда историю стали видеть многовариантной, то где же тут ответственность?! С какой радости?!