И всё-таки
Василию Блиновскому, с новой подборкой стихов которого мы знакомим сегодня читателей «Вечёрки», на днях исполняется 80. Двадцать лет назад он сдал пост редактора нашей газеты новому руководителю с чувством исполненного долга: за годы своего редакторства, а они пришлись на самое начало горбачевской перестройки, ему удалось сделать немало. Начиная с изменения внешнего вида, лица издания и заканчивая многими интересными новациями в содержании «Вечернего Новосибирска», прибавившими популярности городской газете. Энергичным, деятельным, инициативным — таким вспоминают редактора Блиновского ветераны «Вечёрки». Так что строки из публикуемого сегодня триптиха «Нам многое дается с потом,/И ты старанья приложи./Притом
С юбилеем, Василий Александрович! Вечной молодости души, здоровья, вдохновения!
Работа (триптих)
Все равноценным быть не может:Добротность меха, вязь стиха…
Берись за дело — Бог поможет,
Лишь, как свеча, не потухай.
Нам многое дается с потом,
И ты старанья приложи.
Притом
Как музе, трепетно служи.
1
Ведь вот скорняк — и тут без потаНе обойтись: всех дел — мешок…
Работа так его хлопотна,
Что позавидовать грешно.
Не раз он перебросит рухлядь,
Любовно гладит, в мех дыша.
Всегда в движенье взгляд и руки,
А главное — его душа.
Любую шкуру, как невесту,
Он оглядит со всех сторон,
Чтоб выбрать мех с густою шерстью,
Чтоб искрой был он озарен.
А сколько прочих операций
Для глаза мастера, руки —
Чтоб коже годы не ломаться,
Стать мягче девичьей щеки.
И вот — ему не хватит слова —
В глазах его лишь тихий смех,
Когда на свет, уже готовый,
Появится, весь в искрах, мех!
Потом ему и вовсе любо
Сшить, чтоб не мог кто укорить,
Красавице из норки шубу
Или мантилью из куниц.
Но до вершины все не близко —
Чтоб в память о руке своей
Оставить вместо обелиска
Шедевр из русских соболей!
2
Она стоит черна, как порох,Здесь не пройдет без грома дня —
Люблю я сельской кузни сполох,
Неповторимый взблеск огня.
Молотобоец — есть же лица:
В нем сразу видно молодца —
Готов тотчас с металлом биться
По мановенью кузнеца.
У кузнеца негромкий голос,
Порой незлобивый смешок.
И голову, густой весь волос,
В лад опоясал ремешок.
И не сказать, что взял он ростом,
Чуть хмур, как надобно отцу.
Указывает жестом просто —
Куда ударить молодцу.
И кузницы мирок расколот.
В клещах отца металл — угрем,
И тяжко ставит точки молот.
И в кузне свет, и в кузне гром!
Он замирает в перелесках.
С усердием пыхтят меха.
Испуганные стайки взблесков
Принялись крыльями махать.
Хоть у отца давно не утро,
Как переступит, видно — хром,
Он направляет точно, мудро
И этот свет, и этот гром.
И никакого тебе фарта:
Лишь труд один — кует Гефест!
И искры сыплются на фартук,
И веселеет все окрест.
В сарае, что чуть не развален,
Горн светит мягко, как софит,
Поет от счастья наковальня,
И добродушно мех сопит.
На кузнецах весь день сиянье
Каких-то
Что, как хоругвью, осеняют
Величие их темных лиц.
Руке и глазу так привольно:
Молотобоец не устал.
И вот они глядят довольно —
Кусок металла вещью стал!
Скорей не вещью, а издельем.
Но всяк умелец душу тешь —
Коль создал что на удивленье,
В народе скажут: «Это — вещь!»
А кузнецы, почти без слова,
Свой продолжают день верстать.
Та «вещь», еще одна подкова,
Легла с другими на верстак.
Лежит спокойно, но не кроткий
В ней нрав, тут был другой расчет:
Она так сделана добротно —
Врага и камень рассечет!
И путь уже не надо мерить —
Подъем пусть будет или склон,
В коне ты можешь быть уверен,
Коль на таких подковах он.
Люблю порой я в перелесках
Подков бодрящий перестук.
Но то — уже другая песня.
Вернемся все же к верстаку.
Тут, на поверхности щербатой,
Вдоль темной от огня стены
Лежат: телеги ось, ухваты,
Скоба и зубья бороны.
И пусть мала совсем бригада,
Стой, сколько хочешь, и глазей:
Все так сработано, как надо,
И все такое — хоть в музей!
А день идет. Чуть тлеет уголь…
Но мех в горн воздухом дохнет,
И, осветив тотчас же угол
И потолок, огонь начнет
Опять разогревать железо.
Белеет сам он, как со зла,
И эта злость его полезна:
Она в металле свет зажгла!
Огонь здесь, как и труд, основа.
Мех будто пару поддает.
И вот отец клещами снова
Тот свет под молот подает.
А уж такого-то
Сын никогда не упускал:
Удар! Удар — он тянет ленту
Из ошалевшего бруска.
По жизнью выверенной схеме
Остыть металлу не дает
И бьет его с размаху в темя,
В бока податливые бьет.
И вновь взлетают взблесков стаи,
И мастера берут свое,
Одолевая вязкость стали
И косность жесткую ее.
А брызги искр — как сотни лезвий,
С строптивым разговор тут крут.
И выгибается железо
От боли, уж заметно, в круг.
И вновь с огнем металла свара,
И это пик, работе гимн:
Идет концов пластины сварка
В огне, без вольтовой дуги.
Отец и сын довольны оба,
Веселья искорки в глазах —
В руках отца готовый обод,
Считай, корона колеса!
Его насаживай потуже
На колеса крутую ось —
Оно немало лет послужит,
Померяет собою верст.
В той кузне, что с деревней рядом,
Что хочешь — все тебе скуют,
И на дворе будет порядок,
И в доме у тебя уют.
Изладят шкворень и зубило,
Гвоздь крупный, скобы для крыльца.
Ведь
Деревни нет без кузнеца.
Да и сейчас, в страду, в покос ли,
К труду увидишь здесь любовь.
Плуг починить, отбить ли косу —
Сюда идут с нуждой любой.
Захочешь — всей деревне в радость,
Коль щедр душой, рукой не скуп,
Скуют узорную ограду
И на ворота по цветку.
Весь день над крышей дыма кольца,
Металл под молотом угрем,
Рассчитан взмах молотобойца —
И в кузне свет, и в кузне гром.
Откуда все это, откуда —
В теченье небольшого дня
Рождается за чудом чудо
Средь дыма, грома и огня?
Чтоб не был, друг, твой труд напрасным,
Ты слишком глубоко не рой:
Ответ давно уже всем ясен —
Талантлив русский наш народ!
3
А что ж поэт? И он той долиВсех мастеров не избежал:
Трудись, трудись — не поневоле,
Но чтоб трудилася душа.
А без того дышать на ладан
Несчастный стих твой обречен.
Стих стоящий — душе отрада,
Он с чувством ярким обручен.
Ведь без него, сколь ты ни мекай
И сколь ни суетись, поэт:
Глядишь — в стихе есть гладкость меха,
А вот той искры меха нет.
Стих переписан, вновь озвучен,
Он так читается легко.
Да, это, кажется, получше,
Но… до музея далеко.
И что-то
Как бы предчувствие беды:
Ты заблудился безнадежно
И музы потерял следы.
И вдруг почувствуешь, как кожей
Внезапно чувствуют ожог,
Что ничего уже не можешь,
И не создашь ты ничего.
Но вот, когда почти ты сломлен
И чуть не сходишь ты с ума,
Рождается одно лишь Слово —
И вспыхивает как алмаз!
И был болезнен так — до жженья
В груди тот прерванный полет…
А Слово новое движенье
Стихотворенью придает.
…В былинные не так ли годы,
Вверх громоздя за валом вал,
В степи, казалось бы, безводной
Наш предок воду добывал.
Он брался за лопату, заступ,
Усердно Богу помолясь,
И так трудился, что, свет застя,
В глаза не пот — стекала грязь.
А цель все далека, как будто
Сдает, не выдержит рука…
Но у ноги вдруг
Он слышит лепет родника!
И покидают лицо тени —
То жизни самоё привет.
И появляется теченье,
И зарождается в нем свет.
Он в родничке том невеликом
Пока не ярче светляка.
Для мастера — вот в этом блике
Не Бога ль самого рука?
И предок, попирая гравий,
Провидит, гордый, как в него
Уже вливаются, играя,
Ручьи от ливней и снегов.
Уж берегов крутые плечи
Окаймлены густой ветлой.
И не родник теперь, а речка
Течет свободно и светло!
Между лугов, привольных пашен
Стремится, полнясь, вдаль вода.
Она бежит все дальше, дальше —
И до моря рукой подать.
…Так Слово то, как будто ящик
Ключом открыло, и легки
На свет его животворящий
Летят слова, как мотыльки.
И вот когда уже и риф1 ты
Готов был взять, слов холм разрыв,
Рождаются такие рифмы —
Светлей, нарядней царских рынд!
Летят слова свободно, быстро,
Из них строку любую свей.
И есть теперь в них меха искра,
И чистый родниковый свет.
И радостно и изумленно
Стой и гляди
Те строки все подобны волнам
Вновь зародившейся реки
Так тяжкий труд закончен ловко.
Я начинал издалека:
Чтоб чудо вышло из поковки,
Какая же нужна рука!
Но то не все еще — как в битве,
Осилишь в трудовом бою,
Коль для него, как для молитвы,
Готовишь душу ты свою.
Тогда признания людского
Достойны будут стих, рука:
Искрится мех,
Крепка подкова,
И, как теченье родника,
Слова все звонче, стих раскован —
И песнь, как небо, высока!
Стрижи
Туман над речкой быстро тает,Видны яснее тальники.
А мимо них стрижи летают,
Они снуют, как челноки.
Легки они, быстры, как искры,
Их лёт почти неуловим.
Они тревожат сердце свистом
И крыльев шелестом своим.
Как ножницами, режут воздух:
Черкнут крылом — и след простыл.
И надо мной в обрыве гнезда
Наверняка сейчас пусты.
Туман редеет. Солнце выше.
Засеребрилася ветла.
Поселка побелели крыши,
И даль открылася светла.
Казалось б, по такой погоде
К чему их беспокойный лёт?
Но что-то
Что им покоя не дает.
Из ближнего из перелеска
Не слышно воробьиных склок.
С уды свисает вяло леска,
В воде недвижен поплавок.
Зато вдали грачиным граем
Сплошь оглашаются лески,
И ветерок —
На гуслях льющейся реки.
Как ладно строй на них подобран,
Свой звук поет в любой струе.
И каждая струя подобна
На деке стянутой струне.
Камыш уже не скован снами.
То там, то тут на речке взблеск,
То птиц чуть видное касанье,
Чуть слышный от касанья всплеск.
На солнце тучка набежала,
Пахнуло с речки холодком.
И мне опять — какая жалость! —
Слыть на деревне чудаком:
Нет рыбки ни одной на снизке,
И клева я напрасно жду —
Стрижи летают очень низко,
А это, как всегда, к дождю.
Весной
Неугомонна на ветру траваИ беспокойны выси голубые,
Когда весна начнет опять встревать
В природою свершаемые были.
Она, как взбалмошное дитя,
Нарушит строй деяний тех былинных —
И птицы запоют и засвистят,
И просветлеет каждая былинка.
Пусть у другой уже окончен срок.
Но и она порадуется солнцу:
Благословит березовый листок
И новым стеблям слабо улыбнется.
Откроют ляги синие глаза
Тот, у села, и там — по окоёмам.
И повернут клин журавли назад,
И небо их приветит первым громом.
Чуб с каждым днем все гуще у леска,
Уже река синеет на излуке,
И солнце, чтобы землю приласкать,
К ней по-отечески
И вот он, первый гром — гремит, гремит!
О сколь весна в него вложила смысла.
И радуга из всех цветов семи
Дугою расписной вдали повисла.
И застоявшихся не заседлав коней,
Смешно на крупах ноги раскоряча,
Мальцы — в галоп: им кажется — под ней
Сегодня обязательно проскачут.
А у околицы им вслед глядит старик
И мудро так,
Полощет небо облачный парик
В озерах, в речках и в ручьях по склонам.
И хорошо, что снова, как молва,
Как испокон веков весною было,
Неугомонна на ветру трава
И беспокойны выси голубые!Поздняя любовь
Не говори: «Он стар и чужд он жизни шумной,
Тем более любви — наперсницы весны».
Ведь поздняя любовь не более безумна,
Чем юным навеваемые сны.
И в дни, когда года собьются, будто в запань,
Течение взбурлив, столетние кряжи,
Любовь та — как гроза, что на поля внезапно
И в сентябре, бывает, набежит.
Вдруг молния и гром — не спутаны ль все даты?
И льется дождь в стерню и на речную стынь.
Еще хоть раз принять тот дождик благодатный
К нему живые тянутся листы.
У редких листьев тех так просветлеют лица!
Свод неба семицветьем окаймлен.
Прекрасна лишь гроза, способная пролиться
И ярко озарить весь окоем.
Да точно ли в любви важна годов так сумма?
Она витает, всем нам пальчиком грозя.
И поздняя любовь не более безумна,
Чем как-то
…Заснежены поля, дерев унылы тени.
Природа, как вдова последняя, нища.
А гром то тут, то там проносится смятенно,
Чего-то
Но тут, внизу — ни трав, ни речек говорливых.
И не найдя тепла ни в поле, ни в лесах,
В бесплодных всю себя растративши порывах,
Гроза тотчас замрет в холодных небесах…
