Очень многое в жизни, считает актёр театра «Старый дом» Сергей Безродных, зависит от упорства
Сергей Безродных, заслуженный артист Российской Федерации, выступает на сцене театра «Старый дом» с 1989 года. Кого бы он ни играл — вечно современных героев Александра Островского, принца Уэльского, дружелюбного мурлыку Леопольда в детском мюзикле — в каждой роли он находит свою «изюминку», свою неповторимую ноту.
— Не так давно, в декабре, вы получили звание заслуженного артиста Российской Федерации. Каково это — чувствовать себя заслуженным артистом? Что-нибудь для вас изменилось?
— По большому счету, не изменилось ничего — какого-то феерического восторга я не ощущаю… Правда, высокое звание обязывает быть на высоте, понуждает к самодисциплине. Вдохновение вообще не возникает на пустом месте: очень многое в жизни зависит от упорства, от тех усилий, которые прикладываешь, работая над ролью. Просто в какой-то таинственный момент приходит состояние легкости, которое зовется вдохновением. Как только звенит третий звонок, звучит музыка, что-то происходит в организме, и ты включаешься моментально! Попадаешь на общую волну со зрителем, с партнером, ловишь кайф и даже сам не успеваешь понять, почему так здорово все получается.
— Какие роли были для вас самыми-самыми — любимыми, памятными, знаковыми?
— Можно, пожалуй, выделить спектакль, поставленный замечательным режиссером Анатолием Морозовым по пьесе Григория Горина — «Кин IV». Это история жизни легендарного актера Эдмунда Кина, в которой я играл принца Уэльского (впоследствии он становится английским королем Георгом IV). Мой король — человек особого склада: он страстно мечтает о сцене, театральное искусство для него интересней и важней, чем политические игры. Кто-то из рецензентов написал даже, что после просмотра спектакля «Кин IV» начинаешь лучше понимать поступки императора Нерона!
Кто воплощает в себе настоящую власть — гениальный лицедей или умный политик, стоящий на вершине государственной лестницы? Трагик Эдмунд Кин по-своему пытается на этот вопрос ответить. Он говорит его величеству: «Вы не властны надо мной — не вы поставили меня на сцену, не вам запрещать мне выходить на нее»… И вместе с тем эти люди, эти друзья-соперники просто не могут обходиться друг без друга! В своем последнем разговоре с Кином, уже умирая, король Георг вспоминает самое дорогое — театр: отблеск свечей в глазах актрис, дыхание занавеса…
— По мнению Эдмунда Кина, король не властен над представителем высокого искусства, «актером от Бога». С этим можно и соглашаться, и спорить… Разве политика не влияет на то, что мы видим — вокруг себя, на сцене, на больших и малых экранах?
— Соперничество художника и монарха, короля и «шута» — это такая старинная тема! Она волновала людей во все времена. Представители власти навязывают стереотипы, а человек поддается, пляшет под чужую дудку. Но ведь, в конце концов, в памяти истории правым остается именно тот, кто «от Бога»… Я связан со сценой уже давным-давно и могу сказать, что «короли» приходят и уходят, а жизнь — особенно жизнь в искусстве — движется по каким-то своим, тайным законам. Меняется время, но (и это может даже показаться абсурдным!) в жизни театра каких-то разительных перемен я не вижу. Да, смягчился идеологический прессинг, но талантливые постановки в огромном количестве что-то не рождаются. Такое ощущение, будто людям дали свободу, а как ею пользоваться — никто не знает.
— Говорят, актерская профессия дает возможность не только себя показать, но и мир посмотреть. Какие впечатления остались от поездки в Страну восходящего солнца? Почему вообще русский народ так увлекся всем японским: восточной философией, литературой, кинематографом?
— Япония — очень притягательная, необычная страна! Страна, где люди много и охотно улыбаются. Мне показалось, японцы сохранили что-то детское в себе: непосредственность, доверчивость, послушание… многие качества, которые мы, русские люди, почти утратили. Япония — это какая-то фантастическая цивилизация трудоголиков. Опыт прожитых лет не гипнотизирует японцев, не мешает им стремиться в будущее. И в то же время они уважают, берегут свою историю. В августе, в те самые дни, когда мы были на гастролях, японцы вспоминали бомбежку Хиросимы и Нагасаки.
В 2000 году в Токио и Саппоро мы показали пьесу Санъюте Энтё «Пионовый фонарь. Проклятие меча». Режиссер Семен Верхградский стилизовал наш спектакль под театр кабуки. Я помню, как мы, артисты, вместе с японцами праздновали О-Бон, День поминовения усопших: ходили на старинное величественное кладбище, видели могилу Санъюте Энтё, автора пьесы.
— Когда речь заходит о гастролях, обычно вспоминаются загранкомандировки. Но ведь есть еще такое понятие, как «малые гастроли»?..
— Жители сел, районных городков — это очень благодарные зрители, очень. Даже если на вечерний спектакль пришло всего пять бабушек, эмоциональный отклик все равно чувствуется! Если честно, порой начинаешь себя жалеть, думаешь: «Ну и во имя чего все это затевалось?!» Но все же смысл работы заключается не просто в количестве зрителей, которое удается собрать… У многих людей вообще нет никакой возможности выехать в город, чтобы приобщиться к столичной жизни. Да, в конце концов, отсутствие театра — это еще не самая больная проблема для нашей глубинки! Людям приходится выживать в таких тяжких условиях… просто не верится, что на дворе ХХI век, что Россия — богатая держава. «Старый дом» возил спектакли в Усть-Тарку, Тогучин — я надеюсь, наш театр помнят там до сих пор.
— А если вернуться к самому началу творческого пути, не могли бы вы рассказать, с чего начиналась ваша жизнь на сцене?
— В детстве мы, ребятишки, ходили в ТЮЗ. А наши девчонки-одноклассницы собирали открытки «с артистами». Я тоже однажды купил себе такую открытку за три копейки — портрет старинного актера Владимира Емельянова. Вообще, к театру у меня было какое-то особое отношение — благоговейное, трепетное! Если мимо меня проходил «живой артист» ТЮЗа, я мог стоять и глазеть ему вслед, как зачарованный. «Вот бы артистом стать!» — думалось в такие минуты. А потом были самые разные периоды в жизни: то я мечтал быть следователем, сыщиком, то вдруг хотелось стать врачом, переводчиком… Когда мне исполнилось шестнадцать, одна дама-гадалка торжественно предрекла: «Помяните мое слово, молодой человек: кем бы вы ни стали, в конце концов все равно будете журналистом!» И знаете, это предсказание почти сбылось: в течение жизни мне пришлось заниматься многим, в том числе журналистикой (читал тексты, брал интервью на Сибирском христианском радио). Хотя самое главное для меня — это, конечно, театр.
Какое-то
время я работал в Майкопе, на сцене Русского театра имени Пушкина (название адыгейской столицы
по-русски звучит очень красиво — «Долина яблок»). Первую главную роль играл в психологической драме Виктора Розова «Кабанчик»… А потом были самые разные роли: «русский Гамлет» Молчанов в пьесе «Расточитель» Лескова, Ясон в «Медее» Мюллера, Кочкарев в гоголевской «Женитьбе», персонажи Островского… Кстати, мне очень повезло с Островским — это мой самый обожаемый драматург и, наверное, «самый русский» из всех авторов, писавших для театра!
Ужасно люблю играть комичных, чудаковатых персонажей… Например, в мюзикле «Последняя любовь Насреддина» я играл Портного: лохматил волосы, чернил зубы. В общем, преображался до неузнаваемости!
— Считается, что актеры — мистики по натуре. Многие из ваших коллег верят в судьбу, в приметы, в счастливые случаи. Во что верите лично вы?
— Я стараюсь относиться ко всем этим приметам, случаям, гаданиям более-менее трезво. Наверное, если человек сам поддается, по его вере примета сбывается… в мире ведь столько непонятного, загадочного! Актеры всегда пытались найти способ «приманить удачу»: если текст роли, допустим, упал на пол, нужно обязательно сесть на него, а затем подняться с ним вместе — иначе тебя обязательно ждет провал!..
Но, я думаю, настоящая мистика актерской профессии заключается в другом: роли, которые приходится играть, оставляют глубокий след в душе.
Как-то
раз я играл Иисуса Христа в детском спектакле «Отче наш». Мой герой — это был даже не Иисус, а папа маленького мальчика: накануне Рождества отец рассказывал ребенку историю Иисуса Христа, а малыш так впечатлялся, что в его фантазиях папа становился Христом, а мама — Божией Матерью. С одной стороны, это было
довольно-таки страшно: из папы превращаться в Бога… А с другой стороны — светло на душе, потому что это был добрый спектакль. Спектакль, который
как-то приоткрывал мир детских представлений, фантазий.
В целом, хочется прожить на сцене как можно больше ролей, интересных, разноплановых, «покопаться» в характерах героев. Ведь наши герои — это не просто маски, вырастающие из пустоты. Каждый актер ищет в себе новые грани, изучает самого себя. А из знания «вырастают» роли — образы, которым сопереживает зритель.
