Сегодня исполняется ровно десять лет с тех пор, как президент Борис Ельцин подписал указ о проведении жилищно-коммунальной реформы в России
Планов, как у нас водится, было громадье. Концепция реформы предусматривала определенные этапы ее реализации: 1997–1998 годы входили в первый этап, 1999–2000 годы — во второй, а 2001–2003 годы — в третий этап. Стало быть, если бы все наши законы исполнялись неукоснительно и к тому же были такими, чтобы их можно было выполнить, то сегодня бы у нас уже четыре года как завершились: переход «на полную оплату населением затрат на обслуживание и ремонт (включая капитальный) жилья и коммунальных услуг», внедрение «обязательного страхования жилья» и «обязательная установка в жилых домах индивидуальных приборов учета и регулирования потребления воды, газа и других энергоресурсов», а товарищества собственников жилья стали бы «преобладающей формой управления многоквартирными жилыми домами».
А еще раньше, с 2000 года, жилищно-коммунальное хозяйство в основном было бы переведено «на режим безубыточного функционирования», а оно само претерпело бы «демонополизацию» и созданы были бы условия «для конкуренции в этой сфере… в целях снижения издержек и повышения качества обслуживания населения…» В это же время планировалось «доведение доли государственного и муниципального жилищных фондов, обслуживаемых на конкурсной основе, до 100 процентов», «завершение… перевода жилищно-коммунального хозяйства на работу в режиме безубыточного функционирования… поэтапное включение затрат на страхование жилья в себестоимость жилищных услуг».
Но реалии — перед глазами…
Фото Сергея ПЕРМИНАБарак гулял. Если точнее — в это праздничный день он продолжил ежедневное возлияние на «новом качественном уровне». Полянка вокруг двухэтажного обшарпанного дома подсохла, и на проклюнувшейся травке ободранного газона сбоку кучковались мужики разных возрастов в куртках и штанах с лампасами. Этакие генералы «оазиса».
Прочему им полюбилась эта полуспортивная униформа, одному Богу известно. Наверное, «дешево и сердито».
В общем-то,
если здраво судить, то это был вовсе и не барак. Прилегающие одноэтажные ободранные строения с «удобствами во дворе» давно снесли вместе со зловонными уборными. Некогда это двухэтажное здание из шлакоблоков было общежитием «коридорного типа» новосибирского большого завода. И проживала в нем жизнерадостная, холостяцкая и довольная
по-своему молодежь. «Сто лет назад» мне довелось участвовать в рейде «Комсомольского прожектора» (был такой «орган» у комсомола) по общежитиям, и мы опубликовали правдивый отчет о выявленных нарушениях в заводской многотиражке. Рассказали, что видели: и как картошку жарили его обитатели с помощью суперметода, когда из электропатрона в потолке свешивается спираль, и под алую раскаленную «соплю» ставится на два стула сковородка,
и про шесть-восемь человек на комнату вместо четырех и т. д.
Замдиректора по кадрам пригласила нас после своей выволочки в райкоме партии на беседу и сокрушалась: «Ну хоть бы со старшими товарищами посоветовались, прежде чем печатать!»
Общежитие по сравнению с настоящими бараками было еще приличным зданием: удобства — по коридору. Но когда развалюхи кругом снесли и на их месте выросли современные дома, все их жители стали бывшую общагу называть бараком. И в самом деле: жизнь обитателей давно брошенного на произвол судьбы здания была своеобразной. После того как завод распался, половина бывших заводчан нигде не работала. А что касается общаги — подавляющая часть жильцов со временем оказалась как бы выброшенной, ну, не совсем на помойку, а стала вроде бы как ничьими дворовыми кошками.
Мне доводилось приходить в новый соседний дом в гости к старым друзьям, и они непременно рассказывали что-нибудь новенькое о мужчинах в лампасах. Жена друга была образованным начитанным человеком и называла их «часовыми любви». Когда я спросил ее — почему, она ответила:
— Вон видишь, у подъезда всегда минимум двое стоят: днем и ночью. Курят, прохаживаются. А из коридорного окна звучит пусть не Окуджава, но какая-нибудь душещипательная лирика обязательно!
Ее муж однажды позвал меня с собой:
— Слушай, там одна дамочка мне станок по деревообработке предложила, пойдем, посмотрим, мне нужно на дачу!
Пошли. Станок был хоть и цел, но без вилки, скорее всего, его кто-то выбросил, а «дамочка» подобрала. Мы с трудом запитали его электричеством, и он бодро зажужжал. Сговорились о цене и притащили станок домой. Правда, впоследствии мне друг рассказывал, что на даче его приобретение никак не хотело работать:
— Ты понимаешь, видимо, он словно заразился бездельем от хозяйки!
Один из обитателей барака-общаги все-таки выбился в люди. Он разбогател, говорят, содержал СТО, но иногда приезжал в родной двор на почти новой иномарке и угощал бывших соседей. Видимо, ему это доставляло какое-то удовольствие, потому что однажды он привез несколько грузовиков земли и песка и выровнял площадку под окнами с одной стороны. Посеял даже травку и поставил столы для тенниса и для коллективного пивопития на свежем воздухе. Но газон не прижился, теннисный стол скоро исчез, а вот дощатый со скамейками остался и верно служил по назначению.
Обычно уже с утра за столом сидели два-три человека. Откуда они брали деньги на выпивку, не такая уж и тайна. Сам видел однажды, как мужики помогали таскать мебель в новый соседний дом, потом увозили куда-то барахло и убранные деревянные оконные блоки, которые, видимо, заменили на пластик. Несколько человек из обитателей бывшей общаги работали в соседнем ЖЭУ слесарями и дворниками, и это было, по общему мнению ближайших жильцов, сущим для них наказанием.
В большинстве своем обитатели барака были больные люди. Сюда часто приезжала «скорая», отсюда, увы, часто хоронили. Но новое народонаселение, поступающее на смену «караулу любви», было очень похоже на прежних. Так уж повелось. Друзья рассказывали мне, как к одной жилице вернулся недавно муж из мест не столь отдаленных, а у бывшей сожительницы уже поселился кто-то другой. Разъяренный прежний любовник распахнул окно и выкинул на лужайку кровать и постель.
Одно время в бараке кто-то стал приторговывать наркотиками. Но вычислить и по всем правилам составить протокол у милиции, по-видимому, проблем не возникло, и торговля зельем не прижилась.
Поэтому мужики с утра, как правило, находили деньги на пластиковую бутылку пива, добавляли спирта, который можно купить в любое время суток, и часами беседовали на лавках.
В общем-то,
они были в основном безобидны.
— Счастливые люди! Свобода — их удел! И ни хрена им не нужно! — выразился однажды мой друг, когда мы наблюдали за мужичками с балкона.
Я попытался возразить ему: несчастья тут больше… Он махнул рукой: понятно, мол, и горько.
В недавние праздники, на Пасху, я помогал другу ремонтировать квартиру. Его жена ворчала: грех! Но мы ей внушали: грех бездельничать и пить, а против того, чтобы на праздник работать, ни один бог возражать не будет! Да и классики исторического материализма говорили, что труд облагораживает человека и вообще сделал его из обезьяны…
Мы прибирались на балконе, когда приятель сказал:
— Смотри, Хорь Степаныч летит!
По газону по какой-то немыслимой синусоиде двигался пожилой с виду человек в черной куртке и, естественно, штанах с лампасами. Его явно заносило по кривой, он пытался выкарабкаться на асфальт, но это было выше его сил. Наконец он упал на грязную траву, и у него начали конвульсивно дергаться ноги.
— Помрет ведь! Пойдем поможем! — сказал друг.
Хорь Степаныч был багров, и ему явно было очень плохо. Друг набрал по мобильнику номер «скорой».
— Улица? Номер дома?
— Сейчас посмотрю!
Он сообщил адрес, и мы решили перекурить у тела кандидата в покойники.
Из единственного подъезда барака вырулили еще двое синюшных людей. Потом еще одна — видно, подруга.
Они начали тормошить умирающего:
— Степаныч, очнись, похмелиться принесли!
Мы попытались вмешаться и объяснить ситуацию: человек умирает!
Подруга засмеялась:
— Он каждый день умирает! Сейчас выпьет и оживет!
Степаныч действительно стал приходить в себя. Конвульсии его кончились. Его приподняли и поставили на ноги, потом повели, было, к столу. Но решили, что дома ему будет все-таки лучше, и утащили в подъезд.
Мы с другом плюнули и пошли продолжать работу.
— А почему его так странно звать? — спросил я товарища.
— То, что он Степанович, это точно. Помню, даже Виктор. Однажды, когда мы только переехали сюда, он на улице подошел знакомиться, показал паспорт и попросил взаймы на пол-литра. Я дал, потом еще не раз давал: жалко человека. А Хорьком его назвали относительно недавно, когда он зубы умудрился вставить. Видел, как они торчат у него? Наверное, нетрезвый техник попался…
Вечером мы тоже пили с устатку пиво перед телевизором. Вице-премьер, курирующий социальную сферу, твердо говорил о том, что с аварийным и ветхим жильем надо, наконец, кончать.
Вот этому «нашему» дому в окружении современных девятиэтажек лет, эдак, шестьдесят с гаком. Когда-то его построили временно для стремительно расквартированного эвакуированного завода с запада страны. Ему не повезло, в отличие Нахаловки и Каменки, жильцов которых переселила в благоустроенное жилье еще прежняя власть в шестидесятые годы. В оврагах вообще мрак был. Мы сейчас забыли, как на Красном проспекте, неподалеку от площади Калинина, бывало, иностранцы чуть ли не насильно останавливали автобус и все сплошь с кинокамерами и фотоаппаратами выскакивали снимать трущобы.
Нам было стыдно. Сейчас город заметно похорошел. С прежним Новосибирском уже не сравнишь. Полвека прошло. И все-таки болячки остались. Не хотелось бы пренебрежительно смеяться над обитателями подобных домов. На мой взгляд, любой — даже из самых сытых и благополучных жильцов современных хором — чем-то связан с ними. Бараки — это острова из океана нашего прошлого. И не отмахнешься от них и никуда не денешься.
Можно долго объяснять почему. Но лучше попытаться понять это сердцем.
…Когда приехала «скорая», мой товарищ спустился, и я видел, как он объяснялся с врачом, разводя руками.
