 |
В этом году, по мнению моих знакомых рыбаков-любителей с окрестных дач, расположившихся вдоль Ини, рыбы в реке значительно меньше. Да и откуда ей взяться, если в прошлом году на участке от Издревой до Учебной я насчитал пять сетей, полностью перегородивших значительно обмелевшую реку? Причем сети эти были стационарные. Круглые сутки добытчики, разбившие на берегу свои бивуаки, выбирали рыбу из сетей. В этом году по причине полноводья сетей пока не видать, но, надо полагать, все впереди. Зато объявились охотники. Выстрелы на реке гремят, не прекращаясь, с самого мая.
Казалось бы, в кого стрелять? Утята настолько еще крохотны, что добыча эта - лишь кошке на завтрак. Но по ним и не стреляют. Выслеживают взрослых уток, обрекая на погибель весь их выводок. Недавно я попробовал усовестить подплывшего к берегу на лодке охотника, но в ответ услышал: «Ты не охотник, не поймешь». Да, я действительно не охотник. Много лет назад моя первая охота, чуть было не закончившаяся трагично, оказалась и последней.
В семидесятые годы, будучи на чукотском Севере, я поддался на уговоры своего приятеля - заядлого охотника и отправился с ним в тундру за утками, взяв напрокат ружье у местных жителей. Приятель ловко отстреливал пролетающую дичь, да и мне удалось одним удачным выстрелом подстрелить сразу двух уток, красиво заходящих на посадку на небольшое озерцо. И вот, настрелявшись вдоволь и засобиравшись домой, мы обнаружили, что, заблудившись, потеряли в охотничьем азарте все ориентиры.
Заблудиться в тундре во время полярного лета немудрено: пейзаж однообразен, а незаходящее солнце не позволяет сориентироваться по частям света. Если добавить к этому усталость, закончившиеся еду и питье, невозможность развести костер среди тундровых болот, положение наше было незавидным. Ко всему прочему добавлялась невыносимая мошка, умудряющаяся забраться даже в кирзовые сапоги, пробраться через складки портянок и грызть ноги, почесать которые через кирзачи было проблемой. Стоит ли говорить, что, шагая по пружинистому ковру болотистой тундры, смертельно уставшие, мы выбросили все свои охотничьи трофеи. Шли, сами не зная куда, надеясь на интуицию, которая, слава Богу, нас не подвела. Через несколько часов мы вышли к речке, а потом и на дорогу, ведущую к нашему прииску.
Сидя в балке (на Севере так называют небольшие засыпные барачки) местных старателей, у которых я одалживал ружье, попивая сверхкрепкий чай, слушая байки о заеденных гнусом насмерть обессилевших путниках, я понял, что охотником мне не быть никогда. Потому что было страшно жаль тех загубленных мною двух уток, которыми теперь лакомились тундровые лемминги-еврашки.
Что касается моего друга, с которым мы чуть было не загинули в чукотской тундре, то он так и остался заядлым охотником. Не было ни одного охотничьего сезона, который бы он пропустил. Несколько лет назад приятель мой иммигрировал в Германию, где утки плавают в городских прудах, и никому в голову не приходит их отстреливать. В эту весну он приезжал в гости и сокрушался, что попал в родной город не в охотничий сезон. Когда я ему сказал, что охота у нас сейчас разрешена и весной, он не поверил. Пришлось показать публикации в местных газетах. Реакция моего друга, охотника до мозга костей, была однозначна: «Варвары!» Что еще к этому добавить?
