За то, что жизнь нам удалась…

О поэтическом сборнике «Эхо в квадрате»

В книге, выпущенной московским издательством «Пробел-2000», собраны стихи четырех поэтов, созданные в четыре последние десятилетия ХХ века. У авторов — разные судьбы, профессии, поэтические миры и адреса проживания, но их объединяет то, что все они начинали в новосибирском Академгородке в 60-е годы теперь уже прошлого века. «Шестидесятники по-новосибирски», как сказано в послесловии.

История с Ахматовой

В «Записках об Ахматовой» Лидии Чуковской рассказана интересная история, доставившая Анне Андреевне немало волнений, которая имеет прямое отношение к нашему городу.

Летом 1962-го Ахматова получила письмо от двоих мальчиков из Новосибирска. По незнанию адреса письмо было отправлено ими в редакцию «Литературной газеты» с просьбой доставить поэтессе, и сотрудник газеты привез его ей в уже распечатанном конверте…

Молодые люди со свойственным возрасту максимализмом писали, что «за нее они готовы отдать жизнь», а «всех остальных современных поэтов ненавидят», и просили прислать им свои новые стихи. Поэтесса отписала, что «они ошибаются, что нынче у нас много прекрасных поэтов, и незачем всех ненавидеть», ответа из Новосибирска не последовало… На этом можно было бы поставить точку. Но в скором времени Ахматова узнала, что новосибирские мальчики из-за переписки с ней пострадали. А одного из них — Гену — так и вовсе выгнали из института. Ночью у расстроившейся поэтессы случился приступ стенокардии: «Из-за меня погибает молодежь… Разве я могу это выдержать? За что?.. Мои стихи губят людей. Мои письма губят…» И Анна Андреевна стала думать, как бы с помощью журналистов — на дворе все же была «оттепель» — выручить новосибирских корреспондентов. В Новосибирск потом действительно с оказией приезжали московские журналисты, общались с Геной и проч.

Геной, как оказалось, был никто иной, как Геннадий Прашкевич, ныне известный прозаик, автор трех десятков книг прозы и лауреат многочисленных литературных премий. А писали молодые люди из литературного объединения (ЛИТО), существовавшего в 60-х в Академгородке, поэтессе для того, чтобы открыть ее стихами свой альманах. Идея альманаха вынашивалась долго и обсуждалась шумно. Молодые люди вообще вели себя «шумно», и переписка с Анной Андреевной была не единственной причиной их «гонений». Достаточно сказать, что среди кумиров ЛИТО были Ахматова, Гумилев, Мандельштам, Пастернак… («Не одного советского имени», пеняли им, прорабатывая на парткомах). И вообще на сборищах — собирались по средам — было много эпатажа… Одним словом, после знаменитой встречи Никиты Сергеевича с интеллигенцией к «среде» был приставлен «человек сверху», и поскольку сам факт контроля был для молодых и свободолюбивых неприемлем, их заседания из официальных стен переместились на частные квартиры…

А вспомнили мы ту давнюю историю, когда, взяв в руки новую поэтическую книгу с названием «Эхо в квадрате», в именах ее авторов — людей солидных и давно обремененных степенями — узнали бывших «средовцев». Это за них в свое время переживала Анна Андреевна…

Антология четырех

«Эхо в квадрате» — своеобразный творческий отчет четырех поэтов (900 произведений) о четырех последних десятилетиях прошлого века. «Оттепельные», «застойные», «постперестроечные» глазами российского интеллигента конца прошлого-начала нынешнего века…

Когда-то в своих беглых отчетах, сделанных по горячим следам с литературных заседаний, Геннадий Прашкевич писал:

Горбенко — Захаров вывесили что-то „декаданс или современность“? Афиши исчезли. На „среде“ был великий бой. Захаров пытался пророчествовать, Бойков молчал… Крик и дым были страшные. Чай и кофе кончились…»

Захаров… Точнее, Владимир Евгеньевич Захаров — ныне физик-теоретик с мировым именем, действительный член Российской академии наук, профессор Аризонского университета (Тусон, США), лауреат Государственных премий, автор двух сотен научных статей и монографий. При этом он член Союза российских писателей, автор двух книг стихов, частый гость на страницах журнала «Новый мир».

Владимир Бойков (который «молчал») — в прошлом математик, автор полутора десятков научных статей, теперь член Союза писателей Москвы, автор четырех книг лирики.

Третий в списке авторов сборника — сам Геннадий Прашкевич. Уже в 60-х было понятно, что он держит прямой курс на профессиональное писательство.

Четвертый — Иван Воробьев — пришел в литературное объединение позднее остальных, уже в конце 60-х. Теперь он — кандидат педагогических наук, преподаватель физики в физико-математической школе при Новосибирском университете, трижды лауреат звания «Соросовский учитель», автор ряда учебников и научно-популярных книг по физике. Автор книги стихов, председатель клуба поэтов университета.

Жизнь развела их в географическом пространстве — только двое по-прежнему живут в Новосибирске, но Академгородок 60-х, с его атмосферой брожения умов и хмельным воздухом свободы стал той точкой отсчета и точкой общности, так что вопроса, почему их стихи собраны под одной обложкой, не возникает.

Они защитили кандидатские и докторские в областях, крайне далеких от литературных. Но поэтическое братство, незабываемые заседания «сред» — та высокая школа словесности и «ответственности за слово сотворенное» — сделали «физиков» «лириками» на всю жизнь.

Говорить об уровне этой поэзии вряд ли уместно. Сам факт публикации в авторитетных изданиях и выход книг в престижных издательствах есть своего рода признание и оценка. «За то, что жизнь нам удалась…» — начнет одно из своих стихов Геннадий Прашкевич. Жизнь действительно удалась. Они состоялись. В том числе и как поэты…

Владимир Бойков
(из цикла «Нюансы обнаженной натуры»)

ДУХОВ ДЕНЬ


В одиночестве мне
то и мнится:
ночь вовне, а во мне-то
темница.
Соловей раскатился со щелком -
С треском ночь расползается шёлком,
и незримая страсть изо тьмы
ароматами дерзких черёмух
(вопреки, а не ветром влекомых)
продирается в душу тюрьмы.
Соловья не словил — меломан! -
веток пахнущих не наломал,
что и вовсе не примешь за промах
поутру — в белых клубах черемух
пестро-желтых шмелей или пчел
напряженный гудит ореол.
Я спущусь за бутылью в подвал
И на свет погляжу сквозь бокал.

Иван Воробьев
(из цикла «Однокрылый ангел»)


Тот же лес,
Да кустарник не тот.
Тот же лес,
Да меняются травы.
Да и ветер
Не слева, а справа.
Оттого и смятенье растет,
И такие провалы у эха.
Не за этим ушли побродить,
Что нам память свою бередить?
Возвращаться?
Не ждут и не к спеху.
Тот же лес,
Ту же самую ветку,
Как тогда,
Как и в тысячный раз,
Отвести от губ и от глаз…
Отогнуть ту же ржавую сетку -
На пустующий пляж перелаз.

Владимир Захаров
(из цикла «Птичьей четой»)


Хромоножка стоит
у дороги
Со своею дерюжной
сумой.
Поднимайся
на быстрые ноги,
Нам пора
возвращаться домой.


Побежим, полетим над полями,
Вдоль берез, вдоль исплаканных лиц,
Вот и славно, что сделалось с нами
Наконец — превращение в птиц.


Что для нас, помертвевших в мытарствах
На окраинах взглядов и слов,
Будет дом в этих утренних царствах
Свиста, карканья, мокрых кустов.


И что в нем самым праведным правом
Воплотятся любые мечты,
Что за дело деревьям и травам
До кочующей птичьей четы!


Еще серые хлопья тумана
Поутру нам с тобою друзья,
Так, глядишь, и закроется рана
И твоя, и моя, и моя…

Геннадий Прашкевич
(из цикла «Заметки на полях»)

С. Гольдину


Печаль полей.
Высокие
слова.
Три дерева.
Неясная
тревога.
Далекий
отклик.
Пыльная
дорога.
Осенняя
кипящая трава.
Пустынные пустые острова.
Неясный свет неясного пролога.


На отмелях крутые валуны.
Три водопада падают с обрыва.
Вода наката холодно игрива.
Не боль, а ощущение вины.
Рассветный пляж.
Обрывки тишины.
И отмелей оранжевая грива.


За годом год. Даровано весло.
Но кем? Когда? Лежат сугробы
снега.
След мамонта. А там и человека.
А там уже и Слово, и Число.
Откуда и куда меня несло?
Мой возраст превышает
возраст века.


И все-таки, полкниги Бытия
перелистав, представ
перед Порогом,
отдав свое сомненьям и тревогам,
я с горечью вдруг вижу — жизнь моя,
как и тогда, в начале бытия,
спор с Дьяволом, а не беседа с Богом.