Актер «Красного факела» отмечает 30-летний творческий юбилей
|
| Игорь Белозеров в спектакле «Достоевский-трип» |
Мы беседуем с Белозеровым в его скромной гримерке. Почти пустая комната. Кушетка, два стула. У человека, сидящего напротив меня, усталый взгляд. В руке сигарета. На вопросы он отвечает сначала нехотя, но потом все более оживляется. Похоже, что предмет нашего разговора начинает интересовать его всерьез.
- Зрители нередко отождествляют актера с его героем. И так ли уж они не правы? Разве возможна правда образа, без полного перевоплощения актера в своего героя?
- Абсолютное перевоплощение было бы просто болезнью. Я лично всегда дистанцируюсь от своего героя, осознавая, что играю роль, но при этом я обязательно оправдываю жизненное кредо своего героя. Спектакль в целом может быть антифашистским, но если я играю нациста, я, безусловно, оправдываю его мировоззрение.
- Вы не считаете это безнравственным?
- Нет. Это может быть безнравственным лишь в том случае, когда в самой концепции пьесы заложена разрушительная идея. Но мировая драматургия, как правило, все же зиждется на принципах гуманизма.
- А вам не кажется, что как раз современная драматургия, с ее попытками проникнуть в самые глубины человеческого естества, постепенно размывает границы между извечными понятиями добра и зла, любви, ненависти? И в этой мешанине современный театр, как Диоген с фонарем, тщетно пытается найти человека.
- К сожалению, в современной драматургии действительно есть некое деструктивное течение. Но это не вина драматургов. Время сейчас такое. Сам наш мир сегодня на очень опасной грани, и художник просто реагирует на эту ситуацию. Иногда слышишь от зрителей: не надо нам это показывать, мы это видим в жизни. Но как иначе сказать правду о человеке?
- Такую правду, как у Сорокина?
- Я не могу назвать себя поклонником этого писателя. Некоторых его вещей просто не понимаю. Но я играл в его пьесе «Достоевский-трип», и мне эта вещь очень нравится. Там показывается, что современный человек не может без идейного наркотика, как бы он ни назывался, литература или...
- Или театр.
- Да, театр - тоже наркотик. Мы живем в наркотическом пространстве. Это страшно. Идейная наркотизация общества - это как раз один из признаков, что мир находится на грани. Мы уже не можем жить автономно, без стаи, без идеи, которая приходит извне. Неважно какой, Толстой, Достоевский или «Майн кампф». Но надо помнить, что наркотик, любой, убивает. В пьесе Сорокина герои умирают от литературного наркотика.
- В «Достоевском-трип» ваш герой употребляет ненормативную лексику. Это нормально?
- Это просто язык среды. В жизни я его отторгаю, но сценическое пространство - это другой мир. Мой герой нежно любит женщин, он выражает это ужасно, но это, если хотите, его ментальность. Мат - это, по крайней мере, честно. Это есть. Это жизнь.
- Вы играли Лепорелло в «Дон Жуане», Вершинина в «Трех сестрах», есть ли что-то общее между этими совершенно разными ролями?
- Только то, что и Лепорелло, и Вершинин - люди. Это разные грани Человека. Мне интересна любая хорошо выписанная, с точки зрения драматургии, роль.
- Вы играли Вампилова, Чехова, Достоевского. Кто из них вам ближе?
- Наверное, все же Федор Михайлович, хотя в «чистом виде» я его не играл. Про Чехова могу сказать, что играть его безумно сложно. Потому что непонятно, как играть? Реалистически не получается. Драматургия Чехова очень глубока, в ней просматриваются все тенденции современного театра - театр абсурда, клиповое сознание и т.д.
- Вам часто приходится спорить с режиссером?
- Частенько. Большей частью мы приходим к компромиссу, но поскольку у режиссера есть право настоять на своем, и он это право (иногда) использует.
- Если говорить о характере ваших ролей, какие-то из них близки вашему собственному характеру?
- Это философский вопрос, и на него нет односложного ответа. Что такое характер? Кто может похвастать, что он познал себя? Ведь для этого надо наблюдать себя ежесекундно. Нет конечной точки самопознания. Что касается отображения характера роли, то здесь следуешь закону, о котором говорил Станиславский. Играя доброго, ищи в нем злое, и наоборот.
- В актере должен жить лицедей?
- Безусловно. Вдохновение бывает нечасто, в основном актерство - ремесло, профессия.
- Для вас существует понятие провинциальный театр? И если да, то в чем его отличие от столичного?
- Столичность театра, на мой взгляд, зависит от таланта режиссера и его способности чувствовать время. Если все это есть, театр столичный. Но территориально он может находиться на периферии. И наоборот. Провинциальность - понятие не географическое. Ведь в самой Москве много, по сути своей, провинциальных театров.
- Если бы вас пригласили в столичную труппу, вы бы согласились?
- Это зависит от имени режиссера. Меня уже приглашали в столицу, не буду говорить кто, но я отказался. Не тот уровень. Потом, мне известно, что судьба многих моих коллег, уехавших в столицу, сложилась не лучшим образом. У кого-то даже трагически.
- В советское время актерская профессия считалась достаточно престижной, хоть это и не слишком сказывалось материально, исключая, может быть, театральных мэтров. Сегодня что-то изменилось?
- Практически нет. По своему социальному статусу мы где-то между учителями и врачами. Актеры - социальный слой, который государство не слишком жалует. Более обеспеченная жизнь только у тех, кто снимается в кино. Но настоящий дом актера, его жизнь - это театр.
- А если говорить о народе. Вы ощущаете его любовь?
- Временами, когда спектакль удался. На улице иногда автограф просят. В Америке я смотрел спектакль на Бродвее и видел титанический труд актеров. Потом они выходили со служебного входа. Усталые люди разъезжались по домам, зная, что завтра им придется так же выкладываться. А народ аплодировал им, брал автографы. Но слава, признание - это только миг. Все остальное - работа.
- Говорят, что своими успехами человек во многом обязан тем, что он получил в детстве. И даже если он уезжает со своей малой родины, она ему незримо помогает. Вы с этим согласны?
- Безусловно. Детство, школа. Это только сейчас начинаешь понимать, что там закладывается нечто, что нельзя сформулировать, но оно есть и на очень тонком уровне влияет на всю твою жизнь. Это ощущаешь душой. Я родился в городе Обь. Адрес был такой: Новосибирск-26. Собственно, никакого города тогда еще и не было. Только несколько домов стояло. Детство мое проходило рядом с аэродромом. Все мои друзья мечтали об авиации. А я неожиданно стал актером. Наверное, виноваты гены тети-актрисы. Я был еще совсем маленьким, когда увидел ее игру в театре. А потом она пришла к нам в гости, и я никак не мог поверить, что это одна и та же женщина. Мне это казалось каким-то волшебством.
- Тогда вы и выбрали свою профессию?
- Наверное. Хотя когда встала проблема выбора, мне одновременно хотелось быть юристом, врачом и актером. Но первые две профессии казались слишком сложными. Латынь, термины. В итоге, я закончил театральное училище. Работал в ТЮЗе, перешел в «Факел». Потом закончил ГИТИС в Москве.
- Есть в вашей профессии то, что вам не нравится?
- Есть. Мне не нравится, что в актерстве много бесовщины. Я имею в виду, что когда играешь на публику, ты волей-неволей хочешь ей понравиться. И это опасный соблазн. Стремясь во что бы то ни стало понравиться, ты становишься честолюбивым, и в итоге растет твое эго. Понимаете?
- Вы хотели бы, чтобы ваши дети стали актерами?
- Нет. Но независимо от моего желания, мой сын уже не стал актером. Это его выбор.
- Вы не принадлежите к какой-нибудь конфессии?
- Я крещен по православному обряду, но в храмы захожу редко. Но Бог все равно присутствует в душе. И потом, я убежден, что любое разделение по убеждениям, конфессиям и т. д. не на пользу миру. И почему вообще должны быть религиозные разногласия? Бог един.
- В наши дни Православная церковь постепенно становится арбитром в вопросах общественной нравственности, а актеров она никогда особенно не жаловала.
- Я понимаю, что вы хотите сказать. Когда-то актеры в ее глазах были изгоями. Но современная церковь более лояльна к театру, может быть, потому, что мы, в сущности, делаем одно дело. Ведь в церкви происходит своя мистерия. Это тоже, по большому счету, актерство. И хорошие священники - это очень хорошие актеры. А что такое крестный ход, если не театрализованное представление, только без импровизаций.
- Меня в свое время поразило слово из «Братьев Карамазовых» о красоте, которую Достоевский называет страшной силой. «В ней (красоте) дьявол с Богом борется, а поле битвы сердца людей». Но я ее не совсем понимаю, а вы?
- Я понимаю это так, что Бог в нас, но и дьявол тоже в нас. Человек - противоречивое существо. Он развивается, борется с самим собой. И это нормально, если бы не было этой борьбы, мир просто застыл бы в стагнации. Мне же как актеру гораздо интереснее разобраться в том, что происходит в отдельной человеческой душе, нежели с человечеством.
- У вас есть какое-то увлечение?
- Нет, пожалуй. Мое главное увлечение - это театр. Здесь я работаю и живу.
Справка «ВН»
Игорь БЕЛОЗЕРОВ, заслуженный артист России.
Окончил Новосибирское театральное училище, ГИТИС.
С 1977 года - актер театра «Красный факел».
Занят в спектаклях: «Мадлен и Моисей» Скотто (Моисей), «Пока она умирала» Птушкиной (Игорь), «Последняя любовь Дон Жуана» Шмитта (Сганарель), «Утиная охота» Вампилова (Кушак), «Амадеус» Шеффера (Барон Ван Свитен), «Лисистрата SE» Аристофана (Советник), «Достоевский-трип» Сорокина (Мужчина4/Рогожин), «Ночной таксист» Куни (инспектор Траутон).
В настоящий момент репетирует в спектакле «Лес» Островского (Восмибратов).
