Зоя БЕЗЫЗВЕСТНЫХИ в сердце растрава

Старушки накануне сюда приходят, вот это, говорят, и «помин». А что на Троицын день собираются, так это обед с родителями почившими, с традиционным глотком вина.

Есть опасения: не превратилось бы это в обыкновенные пьянки. Но застолья продолжаются потом в родных домах, домах родственников. А с утра...

Разве только с перелетом птиц можно сравнить стремящихся добраться до села людей. На машинах, мотоциклах, лошадях... Тетя Параша пешком на больных ногах заковыляла из Гербаево. Спасибо, мил человек нашелся — довез, сократил километры.

Нынче в холодный день угодил праздничек, мужчины-мотоциклисты варежки надевали, женщины — теплые полушалки. Это, спасибо, еще сухо. А в дождь, помогая друг другу, мурашами ползут по бездорожью машины.

И грязью обляпаются люди, и перенервничают, но... надо, край надо добраться до своего святого места в означенный день. Иначе потом год жалеть будешь, вроде с виной на сердце жить. Даже если было действительно невмоготу. Почему? Трудно объяснить.

Сейчас многие сразу на кладбище едут, не к кому заезжать в некогда многолюдном поселке. Умерли родители, разлетелись по стране молодые. На месте домишек холмики не с крестом, а с деревцем или кустом горькой полыни.

Какая была Успенка! Дружная, приветливая, хоть и небогатая. Не удалось как-то разбогатеть. Через ту бедность, что даже дорогу не позволила построить до райцентра, и развалился, считай, поселок. Сколько можно жить с пережатым горлом — ни до больницы, ни в школу.

Вот такая история. Как живут — живые расскажут. Как жили, какими были — тоже в этот день на могилках вспоминают. Слушай, молодые, если интересно.

Под этим крестом Кирилл Карпович Шелехов (из тех, что в революцию Зимний брал). Здесь Ванины, полсемьи большой, сподручно им работалось всем вместе, когда единолично жили.

Здесь преданный коллективному хозяйству активист деревенский Афанасий Клиншов.

Испытавший в старости тюремную жизнь, по доносу-клевете взятый, Иосиф Семенов покоится рядом с женой своей, моей бабушкой Марьей. По другую сторону их сын, мой отец Иван Семенов, фронтовик.

Фронтовиков здесь много. Не глядя на даты, по фотографиям видно, ведь не старый еще мужик схоронен, ему бы жить да жить. А они, считай, все до пенсии не дотянули.

По-разному жили. А служили одному — земле своей. Азаров Сергей, Клиншов Степан запомнились спокойными, степенными. Оба шоферили. Детей вырастили, есть кому помянуть прийти.

Впрочем, один из сынов дяди Степана рядом похоронен. Судьба, видно. Жил ведь не здесь, а в гости наезжал с превеликой радостью. Захотел на комбайне, как прежде, в жатву заглянуть, да оборванный провод электролинии замкнул и жизнь, и мечты, и тоску разом.

На могилу своего отца, деда и прадеда Николая Пупкова приходят дочь и сын с внуками. Совсем молодой на фотографии и в памяти таким остался. А Анна-то уж поседела, погрузнела. Всю жизнь на ферме дояркой отработала, потому и болят, и ноют опухшие суставы. Да и Анатолий при технике, при земле, в совхозе все время, уж ссутулился, кланяясь ей.

Наверное, кое-что передалось от преданности дедов, отцов детям, и благодаря тем искоркам живет Успенка. Владимир Семенов отца вряд ли помнит, погиб он, Матвей-то. Но помнит место отцовской избушки, рядом дом сам когда-то поставил, да так и живет, трудится. И лето, и зиму на тракторе-колеснике на ферме ли, севе, уборке.

Вот уж и дети повырастали, и дом осел, и поседел сам Владимир, но, как мне кажется, он никуда дальше района не выезжал в отпуск. Куда, на кого оставишь хозяйство, каким только и держишься при вечной сельской нужде. Если своего нет, где возьмешь?

А ведь умельцы в селе были всякие, благодаря кому дефициты быта покрывались. Ах, какую серку для детей варила баба Тимошничиха из березовой бересты! Запах до сих пор помню. Куда там попала фабричная да заграничная, что продают нынче по пять рубликов, а то и дороже.

Какую пряжу пряла баба Ерохина!

Как могла приветить ребятню со всей деревни баба Журиха, чистый детсад собирался!

Как умел сделать раму, стол, стул да еще на гармони сыграть Иван Семенов!

А коляски-тележки для деток, зыбки.

А тачки для перевозки легкого груза. Все ведь сами делали.
И шили, и ткали, и валенки катали.

На могилки Журиных приезжает много родни. Поклонятся и бабушке, и отцу (вот тоже добрым словом вспоминается дядя Кузя: электрик, один обслуживал всю деревню, ток и фермы), и к матери в дом заглянут, посидят, чем помочь решат. Это раньше тетя Анна спокойно с коромыслом не ходила, все бегом — даже с полными ведрами, а нынче у ней хворь от доярской профессии. Однако дом покинуть не спешит, внуков привечает летом.

Смотрю, какими они стали — Кузьмичи да Кузьмовны. Валентин — погрузнел, Миша, Мария — усталые, Вера... еще одного что-то не видно, Василий не приехал, видно, из Дивногорска. Дети у них уж вон какие поднялись (не до того, чтоб их запомнить, но посмотреть тоже надо).

Ерохины, Меркушевы, Ивакины, Герасевы... Целая деревня, только покойная. Придет баба Настя к мужу (Василий Ивакин прожил недолго после фронта), сыну тоже поклонится. Хуже нет родителям детей хоронить, да сама ведь не ляжешь рядом. Молодой Петя совсем, может, от работы и сгорел, старался-то как механизатор, работая на технике, увы, не очень удобной.

И у бабы Веры Петрухиной, кроме мужа, взрослая дочь лежит, красивая, молодая (утонула). Ну а те, что живые, ее не забывают.

Найдется кому словом добрым помянуть женщин, надорвавшихся, умерших безвременно. Что доброго видела тетя Поля Герасева, кроме работы? Нужду одинокой женщины, не умеющей брать горлом положенное.

Вспомнишь, подумаешь о таких, на себя прикинешь, а что бы они сказали о нас?

Посидишь, подумаешь, вроде кто из былого окликнет. Заболит душа.

Все, кто приходит сюда, грусть не в кармане приносят — на бумажках речи — в душе, в сердце. Плачут, молятся, переговариваются и... радуются встречам. Знакомое лицо. Господи! Да это ж Курицина, кажется, Анна, давно-давно уехавшая в город. Теперь вот вернулась: хоть в старости без суеты пожить. И чтоб похоронили здесь.

На родную могилу веночек положить, покрошить сдобы, яичек. Глоток вина плеснуть, другим родичам поклониться. Ребятню одернуть несмышленую: цветы на кладбище не рвут, по могилкам-холмикам не ходят.

Те, что постарше, уже того не позволяют, они уже сами могилки родных найдут. Святое место. Святые минуты.

Простите нас, усопшие, если мы что забываем, чего-то не смогли сберечь. Памятью о вас учимся жить. А жизнь-то, оказывается, такая короткая и всегда трудная. Дай силы, родинка моя, устоять, как им помогла. Они тебя любили.