«Нет пророка в своём отечестве»… К сожалению, это так. Живи Владимир в столице, он, наверняка, был бы в обойме самых известных поющих поэтов, а его песни, записанные на лазерных дисках, стали бы нашей насущной и желанной повседневностью. Ибо это совсем не то, что являет нам рядящийся в бутафорские ордена и мундиры Олег Газманов
Шагать с весной по оттепели в ногу,
За пазухой любовь на много лет.
И больше ничего. И слава Богу!»
И это не декларация
Что же касается творчества… Оно неиссякаемо. И даже здесь, на периферии, слава Богу, замечено и востребовано. Сборник стихов и песен «Дождя серебряные струны» при помощи и содействии администрации аффинажного завода издан в 2000 году. Повесть «Под ветром северной звезды» вышла в журнале «Сибирская горница» и была признана лучшей публикацией года. Владимир — финалист фестивалей авторской песни в Юрге и на Катуни, часто выступает в коллективах и организациях города. И по всему выходит, что человек он, несмотря ни на что, успешный, ибо своё трудное счастье
Руководитель литературного объединения «Молодость» Евгений Мартышев
ПЕСЕНКА ПРО БАБОК
На скамейке синенькой лицезрею бабок,Заедают комары, летняя пора,
День ленивый, как мужик, завалился на бок,
И за солнцем уползла липкая жара.
А бабушки жили при царском режиме,
А бабушки помнят солдат Колчака,
И белые были для бабок чужими,
И столь же чужими ГУБКОМ И ЧК.
А бабушки были тогда молодыми
И каждая очень собой хороша,
Качают они головами седыми,
Прошли через всё, а взамен — ни шиша.
Для меня рассказы их древность, как Афины,
Да и врать им не с руки, благо все в уме:
У одной мужик пропал — застрелили финны,
У другой пропал сильней, но на Колыме.
А бабушки жили в период рассвета
Колхозного строя на зависть врагу,
И друг всех народов любил их за это,
И горбились бабки через не могу.
А бабушки знают военное лихо,
Лепёшки из жмыха и из лебеды,
У них, за бугром, ни одна повариха
Не знает рецептов подобной еды.
Верить не во что уже, опыта в избытке,
Снизу — пьянство с воровством, наверху — вражда,
И сорочку бабьих лет растрепала в нитки
Ненасытная, как волк, хмурая вражда.
А дома у бабок совсем небогато:
В рассохшихся рамках желтеет листвой
Гербарий из фото: погибших два брата,
Мамаша да сёстры, да муж молодой.
А дома у бабок сундук да комодец,
Да старые письма, как голос родни,
Да полуслепой
Да грамот охапка за сверхтрудодни.
Из подъезда тянет в нос гнилью понемногу,
Жизнь у финишной черты вытянулась в рост,
Приготовлены давно узелки в дорогу,
Что прямёхонько ведёт прямо на погост.
А бабушки наши без лишних претензий,
Да кто их услышит, хоть в голос кричи,
Да лишь бы госбанк не задерживал «пензий»,
Пергаментом мятым обтянуты руки,
Морщин паутина сплелась вместо лиц,
И мне показалось — похожи старухи
На осенью стаей оставленных птиц.
Я статист в этом странном абсурдном спектакле,
Я уткнулся лицом в неживые цветы,
Я стою в колпаке с бородою из пакли,
Заучив наизусть монолог немоты.
Я всегда обхожусь без подсказок суфлёра,
И меня осветитель не ловит лучом,
Я — деталь мизансцены, она — для актёра,
Но на плане втором у него за плечом.
Не меня забросают цветами из зала,
Не меня освистает капризный партер,
И не мне костюмерша Полина сказала:
— Как богат, расточителен мой кавалер!
Мимо стойки пройду, мятый рубль не потратя,
Где напиток, как солнце, горяч и лучист,
И вослед мне с презреньем буфетчица Катя
Вдруг процедит сквозь белые зубы: «Статист…»
Кончен бал, разбрелись по домам театралы,
Гардеробщик платком протирает пенсне…
Говорят, будто страсти уводят в скандалы,
Я ж статист и давно не летаю во сне.
ПЕСЕНКА ШЕСТОГО НОМЕРА
Орудью нужен спаянный расчёт,Здесь дилетанты просто не живучи,
Зевнёшь — и так фугасом припечёт,
Что души вмиг отправятся на тучи.
У командира цейсовский трофей,
Наводчик ловит цели в панораму,
В казённик шлёт снаряды Ерофей,
При деле все, один лишь я — для сраму.
Всему виной моё плохое зренье,
Я вынужден всю жизнь носить очки.
И я к себе испытывал презренье,
Снимая со снарядов колпачки.
Нас взяли в вилку, два фугаса — рядом,
Приходится отчаянно потеть,
Мы на снаряд должны своим снарядом
Врагу ответить, только бы успеть.
Потеют все, а я свечу очками,
Невольно выдавая весь расчёт,
Я — номер шесть, я занят колпачками,
Бой вне меня отчаянно течёт.
Я сзади чуть, на неудобном месте.
Кипят земля и небо от огня,
И, право же, зачем так много чести
Прицеливаться именно в меня?
Мой командир хрипасто матерится,
Кричит: «Огонь!» — и на меня дыша:
— Ты будь орлом, ведь курица — не птица,
Четыре глаза — толку ни шиша.
Всему виной — моё плохое зренье,
Я вынужден всю жизнь носить очки,
И я к себе испытывал презренье,
Снимая со снарядов колпачки.
За этот бой им все награды дали,
От пуль их спас бронированный щит,
А я убит и мне не до медали,
И кто медаль шестому разрешит?
Как тени ночью гибки,
Скользят, горча.
Играет грусть на скрипке,
Горит свеча.
Играет грусть на скрипке,
Печален звук,
И он в твоей улыбке,
В движенье рук.
Целую, глажу пальцы,
Ты так светла.
Нас, прошлого скитальцев,
Судьба свела,
Не суетно — случайно,
Не как вода,
А чуточку печально
И навсегда.
Пусть в сумрачной вуали
Не видно нас,
Но скроет ночь едва ли
Свеченье глаз.
Пиши, когда твоей рукой
Творит Любовь, не Злоба,
Пиши, вдыхая непокой,
На острие озноба.
Пиши, ночам теряя счёт,
Но не теряя чувства,
Пускай твердят: «На кой те чёрт
Подобное искусство!»
Пиши, любя и не криви,
Любовь — души работа,
Есть в поклонении Любви
Языческое
Любовь к цветку и к муравью,
К друзьям, к небесной воле,
В пути, в начале, на краю,
На Куликовом поле.
Любовь взаимная — как свет,
Отвергнутая — в боли,
Любовь давно прошедших лет
С тоскливым вкусом соли.
Пока Любовь — пиши, ну что ж,
Сгорай опять и снова,
Но если Зло — пера не трожь,
Забудь язык и слово.
Антип любил с утра принять на грудь,
А к вечеру — в дрезину, как закон.
К жене он относился
Жене предпочитая самогон.
Она терпела много тысяч раз,
Надеялась — муж выберет лимит,
Но был он пьян и жалок, как матрац.
Ушла жена и даже не грустит.
Антон страдал от широты души,
Иных жене предпочитая баб,
От прежних сил домой тащил гроши,
Ложился спать, но был безмерно слаб.
Жена ему: «Остынь, остепенись», —
Но несгибаем был Антон, как лом.
В сердцах она сказала: «Провались!»
Ушла и не жалеет о былом.
Был очень положительным Федот:
От женщин не тащился, не дрожал,
И водкою совсем не пачкал рот,
И даже на диване не лежал.
Любил жену не далее, как в срок,
По дому, в огород — как ишак,
И всё бы хорошо, да всё не впрок.
Ушла она. Ну что опять не так?
Я падаю в небо, и звёзды всё ближе и ближе,
И клёны костляво столпились, меня провожая.
Я землю оставил, но вовсе не ради престижа,
А просто увидел, что эта земля мне чужая.
Я падаю в небо, а небо всё глубже и шире,
И кончилась осень, где так обезумели люди:
Стрелки и мишени ролями меняются в тире,
И топчется смерть вместо счастья по битой посуде.
Инфляция жизни, инфляция смерти и смысла
Надежды и веры, любви и некупленной дружбы,
И там, на земле
В бездонной неделе ненужной и каторжной службы.
Я падаю в небо, и тело моё выползает
Из прежней тревоги, как в линьку из кожи змея.
О нас наперёд только звёздное общество знает,
Чьи карты читать не умею ни капельки я.
