Жертвы тщеславия

Человек по пять, завернувшись в овчинные тулупы, забрались в них и поехали, гонимые здоровым артистическим тщеславием, нечаянно порадовать народ, не избалованный приездами знаменитостей. По накатанной дороге с ветерком проскочили деревню, по просеке-большаку, занесенной снегом, лошадки пробирались с трудом. Сильный боковой ветер, крутая колючая поземка на глазах заметно наращивала сугробы. Оставалось пересечь довольно большое поле, а там за леском бригада. Даже в своих огромных тулупах мы начинали зябнуть, хоть и бодрились, когда на горизонте увидели бегущих параллельно дороге собак. — Ребята! Бригада близко. Ура! Но наши лошадки не разделяли нашей радости. Они начали хрипеть и рвались повернуть обратно. А собаки бежали как-то странно. Довольно далеко друг от друга, то сбиваясь в стаю, то растягиваясь в цепочку и явно приближаясь, окружали нас. — Ребята! Да ведь это волки! Это было видно по силуэтам, морды их при движении были низко опущены к земле, хвосты поджаты. Они пружинисто перемахивали через снежные переметы. Передний остановился, остальные сгрудились вокруг него, вожак присел на задние лапы, вытянул к небу морду и завыл, да так, что у нас от страха похолодело внутри, а лошадки наши рванули что было сил напрямик, к поселку. Передней было легче, там пассажиры были мельче, а наша рванула в сторону так, что возница остался, а короб с пятью гавриками опрокинулся и, как сачком бабочек, накрыл нас, перепуганных, орущих, запутавшихся в самых невероятных позах, несмышленышей. Сначала мы хохотали, пытаясь принять вертикальное положение, сбрасывали тяжелый, накрывший нас короб. Когда же, наконец, отряхивая от снега тулупы, оглянулись вокруг, то поняли, что совсем не смешно. Метрах в трехстах от нас, как зрители в цирке вокруг арены, сидели матерые звери и выжидательно, но нетерпеливо смотрели на нашу возню, прицеливаясь и примеряясь. Их удерживало любопытство, наши истошные крики и необычность ситуации — видно, не часто волкам подкатывало такое счастье — целый воз непонятно чего. Самый сообразительный из нас, Вася Демидов, вместе с лошадкой скрылся за леском. — А-а-а-а! — истошно закричали мы, каждый не своим голосом, как в сказке «Три поросенка», поскольку наш опыт встречи с волками был только оттуда. Сбрасывая тулупы, друг через друга мы полезли под тяжелый короб. В нем было наше спасение. Волки, почуяв, что добыча уходит, осмелели. Их терпение лопнуло и, как по команде, они накинулись на короб и тулупы. Сбившись в тесную кучу в центре, мы вжимались в снег и больше всего боялись, что короб, от которого мы несколько минут назад отпихивались, как от нежеланного плена, сейчас перевернется и откроет нас. А на короб, как на батут, заскакивали и упруго отпрыгивали здоровенные «спортсмены» — волки. Дрожа от страха и холода, ища спасения в чем-то теплом, мы попытались втянуть под короб хотя бы один тулуп. Но не тут-то было! Движущийся тулуп моментально был схвачен «противной стороной» и вырван из наших рук. Хуже того, в образовавшимся углублении мы увидели, как волчьи лапы энергично и целенаправленно роют, как нору, подкоп под нашу «крепость». Тут, дивясь своей сообразительности, мы, полулежа-полусидя, стали перепихивать к образовавшейся дыре здоровые навозные пласты, которые несколько минут назад, наскакивая на короб, отбили от дна и стен волчьи лапы и, падая, больно ударяли нас. Маневр удался. На несколько минут мы сами перестали кричать, просто больше не было сил, и прислушались к вакханалии, творившейся за пределами нашего непрочного убежища. Волки с урчанием, рычанием и визгом драли овчинные тулупы, которые висели всегда в конюшне и хранили пряный запах скотного двора. — Ну и попадет же нам за тулупы! — сказал кто-то сокрушенно. — А я к маме хочу, — тоненько заплакала Шурочка Канищенко, эвакуированная девочка из Днепропетровска, наша скрипачка. — Да замолчи ты! Стреляют? Стреляют! Ура-а-а! — закричали мы и готовы были сбросить короб. — Ура-а-а! Наша взяла! — вопили мальчишки. И слава богу, что не выскочили. Как потом рассказывали лесорубы: они не надеялись застать нас в живых. Две или три большие стаи волков третий месяц свирепствовали в окрестностях бригады, задрали овец, лошадь и несколько местных, охранявших бригаду, собак. Только выстрелы, пуль не было, а дробь волков не брала, зажженные факелы бежавших к нам лесорубов, свет фар и стрекот буксующего в сугробе маленького трелевочного трактора заставили разбойников отступить. Отступали волки неохотно, унося, бросая и вновь хватая клочья овчинных тулупов. «Голод не тетка, если не овца, так хоть тулупы из них», — видно, так «размышляли» разбойники, отступая. Мужики-лесорубы, подбежав, сбросили свои полушубки, перевернули короб, извлекли трясущихся от пережитого «артистов», растерли наши замерзшие руки, мордашки и ноги колючим снегом и, завернув в свои полушубки, бросив через плечо, напрямик, через переметенное сугробами поле, под хлестким ветром, раздетые, несли нас в бригаду. Мы, как триумфаторы на плечах рабов, окружаемые свитой с пылающими факелами, въезжали в бригаду.