Мама подала на стол варёный мелкий неочищенный картофель. Отец пригласил меня к столу, и мы, счищая кожуру, при свете керосиновой лампы ели этот клейкий картофель. Всё было быстро съедено, но ощущение голода не проходило. Тогда отец взял щепоть очисток, положил себе в рот и стал жевать. Я последовал его примеру. Эта пища показалась мне крайне невкусной. Я и теперь ощущаю её неприятный вкус, так же, как гнетущую тяжесть отцовского взгляда. Чувство вины перед ним не покидает меня и по сей день. Правда, ещё один эпизод сохранился в памяти, когда отца провожали на войну зимой 1942 года. Это происходило около нашей избы. На дороге стояла лошадь, запряжённая в сани. В санях сидели на соломе какие-то люди. Снег был белый-белый. Меня, укутанного во взрослый полушубок, отец держал на руках. Все плакали, а отец поднял меня высоко над головой, улыбался и говорил: «Расти, сынок, вот таким большим!..»
Расти, сынок, большим!..
Помню ли я своего отца? Пожалуй, помню. Хотя всего один эпизод моего общения с ним остался в памяти. Как-то отец вернулся с работы поздно вечером. Все дети поужинали чем бог послал и готовились ко сну. Только я, трёх с половиной лет от роду, упрямствуя, не желал укладываться.