(А жили мы впятером в комнате 12 кв. м). Окна забили фанерой. В комнате стало и темно, и холодно. Не стало и электричества. Освещали комнату коптилкой, состоящей из ватного фитиля, опущенного во флакон с рыбьим жиром. Школа моя не работала — в ней был военный госпиталь. Лежа, укрывшись всеми одеялами, с нетерпением ждали утра, чтобы получить свои 125 граммов хлеба. Мама, естественно, под любыми предлогами (мол, поела на работе, сыта и т.п.) делилась с нами (мной и сестрой) своим пайком хлеба. Тетя, младшая сестра мамы, была мобилизована на рытье окопов на подступах к Ленинграду. Однажды она приехала домой помыться и переодеться и привезла кусок конины (лошадь убило разрывом снаряда). Это был праздник. На таганке кипел бульон, а мы с нетерпением смотрели на огонь. За водой моя старшая сестра Неля ходила с ведром на Неву, с санками, но дома вода превращалась в лед, чтобы согреть ее, приходилось колоть лед в ведре молотком. Силы наши уходили день ото дня. Утром полученный хлеб съедали моментально и залезали под одеяло лежать до следующего утра. Очень хотелось есть.
И к бомбежкам привыкают
Очень изматывали нас воздушные тревоги, а их бывало в день и больше десяти. Только спустишься с четвертого этажа на первый, в бомбоубежище, как радио дает сигнал: «Отбой воздушной тревоги!». Но не успеешь дойти до четвертого этажа, как вновь звучит сигнал: «Воздушная тревога!». Позднее мы уже не спускались в бомбоубежище. Приближалась зима 1941/1942 года, а с ней и холод, и голод. В квартире исчезла вода. От взрывной волны (бомба попала в часть нашего дома) вылетели стекла в окне.