Бывало, бегу после занятий домой. Солнце клонится к закату. Уже за каждым кустом, кажется, сидит волк и щелкает зубами. Страх подгоняет. Сзади меня тащится длинная толстенная проволока. Волки от вида такого оружия все попрятались. И вот на горизонте наконец показываются верхушки рудневых тополей. Всё мое слабое существо наполняется радостью. Ком волнения подкатывает к горлу. Не знаю почему. Может, от скорой встречи с мамой, которая с шутками-прибаутками приласкает меня, а еще, может быть, оттого, что эти тополёчки, завидя меня, с высоты машут руками-веточками и приглашают, зовут под сень свою, в дом, где мне всегда уготован приют. Дома-то у нас своего не было. Ютились то в школе, то на квартире. Навсегда запомнился этот пятистенный домик с русской печкой, полатями, широкими досками пола, всегда выкрашенными и чистыми, цветными занавесками повсюду. В переднем углу, под образами, — обеденный стол с лавками вокруг. За ним в строго определенное время собиралось всё семейство: дедушка Семен Николаевич, бабушка Анна Дмитриевна, их дочь Поля, внуки Толя и Нина — и всегда было место для меня. Во время обеда дедушка любил подшутить над кем-либо. Чаще всего над бабушкой. Бывало, отвернется бабуля, чтобы подать что-либо к столу, дедушка — раз ей ложку соли в стакан чая. Отхлебнет бабушка чайку да забранится незлобливо: «У, трафи-те!» Гневаться она не умела. Самое большое ругательство было: «Язве те подери!» Мы с Ниной, покушав, заберемся на полати и наблюдаем, как бабуля послеобеденную молитву шепчет. Я спрашиваю ее: «Бабушка, а чево ты шепчешь?» Она как бы не слышит, продолжает свое святое действо. Хотя я родилась в конце войны, но в ту пору о ней ничего не слыхала. Не знала, что погибли Тоня и Федя. И тогда мне было невдомёк, что молилась она скорее всего за своих сыновей, которых всегда видела вместе со всеми за столом. Думы все передумала, слезы все выплакала, ждала и ждала. Что значит «без вести пропавшие»? Где же вы, родимые, что же не едете домой? Война-то давно закончилась. Бабушка Анна Дмитриевна, мамина тетя по отцу, родилась, как в ту пору водилось, в большой, многодетной семье. В полной мере познала крестьянский труд, нужду. Она никогда не сидела сложа руки. Всё в работе. То печет хлеб на всё село, то вяжет веревки из конопли для колхоза, то работает огородницей на колхозном поле, то хлопочет на своем дворе по хозяйству. А если кто из односельчан заболеет, бегут тоже к ней: «Дмитриевна, помоги!» Пошепчет-пошепчет, посоветует какой-либо травки, глядишь, и полегчает человеку.
Машут руками-веточками...
В пятом — шестом классе я училась в Верх-Ирмени, в недельном интернате. В субботу после занятий все ученики разъезжались по домам в соседние деревни. За мной никто не приезжал. Я бегала домой одна — это 20 км. Иногда кто-нибудь по дороге попутно подвозил, но чаще всего добиралась пешком. В те времена не было таких страстей, как сейчас. Людей не боялись. Я боялась только волков. По этой причине для обороны брала какую-нибудь палку либо еще чего, что можно подобрать по дороге.