Утром сержант строил своих подчиненных, проверял их внешний вид, делал замечания, но никто ему не возражал. После этого они с котелками уходили на завтрак, потом на свои военные занятия, караулы. До ужина чаще всего чистили оружие, отдыхали. Мне, шестилетнему, было интересно бывать с солдатами, веселыми и сильными людьми. Особенно добрые отношения сложились у меня с их командиром. С виду неторопливый, молчаливый и строгий, он оказался самым близким для меня человеком. Петрович часто сажал меня и мою сестру рядом, по-отечески обнимал, рассказывал, что у него дома, в Сибири, остались такие же дети. Меня он, как и своего сына, называл по имени — Саня. Был он исключительно порядочным человеком и пользовался непререкаемым авторитетом среди своих сослуживцев. Помню, как одного из солдат за нарушение воинской дисциплины посадили в подвал бывшего магазина под строгий арест на хлеб и воду. А друг его подготовил ему пакетик с едой и поручил мне незаметно от часового через маленькое оконце, находящееся на уровне тротуара, передать голодающему арестанту. Первый раз у меня получилось, а на второй меня солдат-охранник поймал и громко отругал. Больше я на такие подвиги не ходил. Да вскоре и арестанта освободили. Пришел он в наш дом, остриженный наголо, с опущенной головой. Сержант устроил разбор, досталось и его другу за организацию продовольственной помощи. Но особенно недоволен был сержант Чернов тем, что они вовлекли меня в это недостойное дело. Выслушав все это, я понял, что сержант, дядя Коля, на меня сильно обиделся, он мне не доверяет. Я очень переживал. Дождался следующего дня. После обеда пришел к нему, стал просить прощения, бормотал, что больше так не буду... Не простил. Остановил меня в одном шаге от себя и сказал, что лучший человек тот, кто честен, кто хорошо выполняет свое дело и отвечает за свои поступки. Это осталось у меня на всю оставшуюся жизнь. Мир наступил у нас только на следующий день. Почти ежедневно по вечерам солдаты пели песни. У Николая Петровича был прекрасный голос, глуховатый, но очень приятный. Он запевал: «Глухой, неведомой тайгою, сибирской дальней стороной...», солдаты подхватывали. Было хорошо. Вскоре я выучил все песни и стал поддерживать их в хоре. У меня получалось. Однажды попросили меня спеть одного. Я пел, подражая своему кумиру, сержанту Чернову, меня хвалили. Однажды пришел послушать меня и их взводный командир, высокий, красивый лейтенант. В следующий раз за мои песни он вручил мне банку американских консервов из орехов, вкус которых я помню до сих пор... Мы были дети войны. Голод, холод преследовали нас. Матери наши, как могли, добывали еду, искали возможность согреть, спасти от болезней и голодной смерти. Видя эти страдания, советские солдаты приходили в дом и приносили нам кусочки от своего хлебного пайка, моей трехлетней сестре — осколок сахара, а нам, старшим, в котелке немножко солдатского борща или каши. Помню, было холодно, мы, все четверо в одной кровати, укрытые одеялами и одеждой, стали согреваться. Потом пришли солдаты, постучали в нашу дверь. Мама поднялась. Сержант принес нам полный большой круглый котелок с пшеничной кашей, а солдаты сложили возле давно нетопленой печки дрова — дощечки, палки всякие и еще ведерко угля. Мама стала благодарить, а он, сибиряк Чернов, сказал: «Не плачь, Катерина, мы ведь понимаем. У нас в Сибири тоже дети остались. Согрей, накорми мальцов, скоро весна, станет лучше». Солдаты ушли воевать, когда стало тепло и появилась первая лебеда. Это такая мягкая с горчинкой травка, с помощью которой выживали многие голодные дети освобожденной от фашистов Украины...
Думал, что сержант — фамилия
Зимой 1944 года наше село освободили. Фронт остановился. Я и две мои младшие сестры с матерью перешли в маленькую комнату с печкой, а в большой стали квартировать наши солдаты, семь или восемь человек. Порядки у них были армейские, строгие. Начальником у солдат был сержант. Вначале я считал, что это его фамилия, а потом уяснил, что у него такое воинское звание. А звали его Николай Петрович Чернов. Он и его подчиненные были из Сибири. Командир он был строгий.