Сентябрь — пора творения

— Я давно мечтала о новой книге стихов, адресованной маленьким читателям, — признается Нелли Михайловна. — «Взрослые» мои книги, несмотря на все нынешние сложности, время от времени выходили, а детской не было очень давно... Еще рада, что получилась она у художницы Любови Лазаревой такой яркой и, мне кажется, очень созвучной стихам. А для читателей «Советской Сибири» мы публикуем сегодня подборку избранных стихов поэтессы с предисловием новосибирского — начинавшего как поэт — прозаика Геннадия Прашкевича. Это не закон, конечно, но поэт, видевший небо над ледяными якутскими гольцами, сухую бурятскую степь, бывавший в дацанах, под алтайскими «белками», на разливе Оби в ее нижнем течении, всегда будет говорить голосом, отличным от поэта, который никогда не покидал улиц родного города. Я не говорю о категориях лучше-хуже. Я говорю о том, что голоса поэтов всегда будут разными. И дело здесь не в географии (хотя и она важна), скорее, дело в масштабе, в самой возможности сравнивать. У Нелли Закусиной, выросшей в семье геодезиста, широкие масштабы заложены в голову с детства, она их не замечает, она пользуется ими интуитивно, ощущая их просто как еще одно естественное добавление к отпущенному ей поэтическому дару. Если она видит полевой цветок, то замечает и голубизну неба над ним, а краешком глаза фиксирует и инверсионный след в небе от самолета. «Нельзя пошевелить цветок, звезду не потревожив». «У сентября спокойное лицо», — написала Закусина в одном из стихотворений. Сентябрь для нее — месяц творения, это всегда ее месяц. Железнодорожная станция Могоча (Читинская область) мало кому известна, но известным место делает человек, эта станция подарила миру поэта. А вот строительный институт Нелли Закусина заканчивала в Новосибирске. Потом была Бурятия, был журнал «Байкал» эпохи своего расцвета, были многочисленные переводы с бурятского (среди них роман Барадия Мунгонова «Баян Зурхэн»), собственные стихи шли в «Сибирских огнях», в «Неве», в «Москве», в «Литературной газете». В 1970 году Закусина вернулась в Новосибирск. Какое-то время она еще в архитектуре, занимается планировкой и застройкой Нижневартовска, но приходит пора профессионализации: Нелли Закусину принимают в Союз писателей СССР, она работает в Западно-Сибирском книжном издательстве, крупнейшем по тем временам, затем в старейшем журнале страны «Сибирские огни». Выходят книги. «Мой светлый день» (1972), «У сентября спокойное лицо» (1976), «Непослушная кукла» (стихи для детей, 1978), «Свет любви» (1979), «Звезды в колодце» (1980), «Мой город золотой» (1981), «Белый снег, зеленая трава» (1984), томик избранных стихов в престижной «Библиотеке сибирской поэзии» (1987), «Зимние письма» (1990), «Избранная лирика» (1995), «По бесконечной реке» (2000), «У снега на краю» (2004). В эти годы она много занимается поэзией народов Сибири (якутской, бурятской, тувинской, ненецкой). Болгарские, сербские, венгерские поэты благодарны Нелли Закусиной за ее прекрасные переводы. Собственные ее стихи появляются в Югославии, в Болгарии, в Польше, США... Творчество Нелли Закусиной закономерно отмечено престижными литературными премиями им. Н. Гарина-Михайловского и В. Зазубрина. Поэзия ее полна нежности, тепла, понимания. Это поэзия чистого дыхания, не замутненная одышкой литературных дрязг. Мы ведь все постоянно говорим друг с другом, но не можем объясниться, потому что часто не понимаем собственных слов. Но приходит поэт. И переводит. Нежность на русский. Одиночество на латинский. Вечный круговорот, вечные сомнения. Но «...где-то там была надежда... А значит — стоило идти». * * * Из всех земных противоречий, хитросплетений благ и мук в моей гортани жаркой речи рождается начальный звук. Еще он слаб и неустойчив, но, проникая в жизни суть, он крепнет и, откровоточив, готовится на высший суд, на суд людской, через пороки, сквозь огражденья всех мастей, через кипящие пороги смятений грешных и страстей... Пересекая зной и стужу, превозмогая смех и стон, и, песней вырвавшись наружу, меня оправдывает он. * * * Под луной июньский дождь. Серебром траву прибило. Гром веселый прогремел. Ах, как я тебя любила! Как плясала под дождем. Как от счастья сердце ныло. Сарафан насквозь промок. Ах, как я тебя любила! Ты кружил меня, смеясь. Ночь двенадцать раз пробила. Губы дрогнули твои. Ах, как я тебя любила! Чем запомнился мне дождь, коль лицо твое забыла? Сто дождей прошло с тех пор. Ах, как я тебя любила! * * * Синие ночи, сочные травы, росы, рассветы. Тихо костер меж берез догорает — кончилось лето. В ворохе листьев ищу я напрасно лета приметы, знаю я все, понимаю прекрасно — кончилось лето. Разве вот город еще безмятежен, в зелень одетый, только и он по осеннему нежен — кончилось лето. Только друзья до сих пор вспоминают песни, что спеты. Спеть меня просят и не понимают — кончилось лето. Кончилось лето... Куличок Хвали свое болотце, куличок! Отстаивай свое святое право любить камыш пожухлый и корявый, речонки мелководной тупичок. Хвали свое болотце, куличок! Здесь ночью отражается звезда, теснятся диковатые кувшинки, поют ночами тонко камышинки, зеленовато стелется вода. Храни свое болотце, куличок! И пусть в ответ насмешливому свисту твой неподкупный, остренький зрачок посвечивает в заводи тенистой. Храни свое болотце, куличок! * * * Еще когда по золотым полям светил спокойно безмятежный август, земле великодушной был не в тягость мой светлый праздник, но теперь земля вдруг оскудела, от ее щедрот внезапно потянуло легкой пылью, недавнее исчезло изобилье за створами сентябрьских ворот. И я, нелепая, о те ворота бьюсь, еще полна и счастья, и отчаянья. Поверить, что закрыто не случайно, и оскорбить неверием боюсь того, кому несла свои мечты, надежды, радости, доверие и гордость. Не оценив затворов прочных твердость, ворот тесовых гулкой немоты, еще с улыбкой я на скрип ворот, пригладив волосы, взметнула нежно руки! В проеме злой, надменный взгляд старухи: — Твоя любовь здесь больше не живет. Дочь Тени пошли длинней, лето перечеркнули. Несколько теплых дней выдалось нам в июле. Словно все было вчера — солнце, вода рябая, по лесу стук топора, словно кукушка живая. К вечеру по воде дым расстилается, тает. Столько костров! И везде люди к огню приникают. Разно горят костры — пылко и сиротливо. Ходим, как две сестры, По берегам залива. Чувствую я, как страх темной встает стеною — ищешь ты в тех кострах то, что потеряно мною. Ищешь ты в том огне вовсе не тайную тайну. Хочется крикнуть мне: «Не обожгись случайно!» Мне твоя боль больней, радость моя и забота. Сколько горит огней волчьих до горизонта... Только мои слова вспыхнули, как былинки. Только мои права — сети из паутинки. Искоса, извиняя, глянула ты прощально и обняла меня: «Не обожгись случайно... Перед утром Наш лес пока еще не оскудел. Птиц не убавилось. И травы не пожухли. Горел вчера костер здесь до утра. Сегодня был туман на редкость бел. И угли серебристые потухли. И птица встрепенулась: «Спать пора!» Вавакай, перепелка! Ты — права. Пока росой не обожгло лодыжки, Пойти и нам бы под сухой навес. Но так свежа осенняя трава! Легко земля предутренняя дышит. И нас еще не отпускает лес.