На подоконниках стоят герани, фуксии и розы, а в кадке в углу — огромный фикус с блестящими большими кожистыми листьями. Зимние рамы ещё не выставлены, между ними для тепла красиво уложен лесной зелёный сухой мох, украшенный ягодками клюквы и кисточками рябины. На полу лежат чистые яркие домотканые дорожки-половики. А я уже сижу у окна, закутавшись в огромный клетчатый платок; теперь такой называют пледом, а тогда его носили все дети и женщины поверх фуфаек и полушубков. Все спят, а я жду маму, я самая маленькая и больше всех по ней скучаю; знаю, что в котомке она принесет вкусный ржаной или пеклеванный хлеб из города. Сижу долго, если не дождусь — иду к соседям, которые ещё не ушли на работу. Захожу без стука, здороваюсь и, переминаясь с ноги на ногу, стою у дверей и жду, когда же на меня обратят внимание. Хозяева, как бы не замечают меня, тогда я начинаю петь: «Хасбулат удалой, бедна сакля твоя, золотою казной я осыплю тебя». Особенно женщинам нравились слова (и я это чутко чувствую): «Под чинарой густой мы сидели вдвоём...» Меня завораживает незнакомое и какое-то райское слово «чинара», а их — воспоминания о счастливом довоенном времени. Соседи утирали слезы, садили меня за стол, угощали кашей с овсяным киселём или давали вожделенную карамельку, или кусочек сахара. У кого же не дрогнет сердце при виде пятилетнего поющего ребёнка. А я шла дальше. В деревне все и всё знали про всех: у кого в сусеке есть ещё мука, у кого в бочках — солёные рыжики, а у кого и карамельки с сахаром. Все заботы о детях и стране ложились на плечи матерей и стариков, и, только повзрослев, мы поняли, какую невыносимую тяжесть военного лихолетья пришлось им нести на себе. Трудно даже представить муки матери, когда она не знает, чем накормить завтра детей. В этом случае она готова идти на сделку хоть с дьяволом. У нас в деревне был старый богатенький мироед по прозвищу Окунь, любивший молодых вдовушек, у которого в ларях всегда были зерно и мука. И некоторые женщины шли к ненавистному сластолюбцу, лишь бы получить четверик зерна для детей. И кто их может осудить?
«Под чинарой густой мы сидели вдвоем...»
Ранняя весна 45-го... На улице ещё лежит снег, но почерневшие дороги и разостланные для отбеливания холсты в палисаднике говорят о том, что уже день по-весеннему солнечный и длинный, что вот-вот потекут буйные речки и ручьи. В избе прохладно, все ещё спят. На окнах висят марлевые занавески, промереженные и накрахмаленные.