Это не было формальностью. Хлеб, хоть и был он, как правило, весьма дурного качества, ценился на вес золота. И был в нем не только физический, но и какой-то другой, моральный, вес. Мы его реально ощущали. Мама, ставя перед нами, уставшими, по тарелке супа, садилась напротив, глядела на нас сострадательным взглядом, подливала, пододвигала еду и говорила: — Раньше, когда хозяин работников нанимал, он прежде всего смотрел, как они едят. Не спешно, но споро — брал, вяло, жадно или торопливо — не брал. Вы красиво едите, с аппетитом. Мастер принародно в магазине хвалил вас, говорит, лучше всех работаете. Это правда? — Да нет, — скромно отрицали мы. — Сашка лучше — он большой, но мы тоже лучше. Стаська, знаешь, какой сильный стал... Продуктовые карточки отоваривали вяленой рыбой, солью, комбижиром, крупой и жмыхом. Но нашу семью, конечно, кормили огород и корова с овечками и поросенком. И, немного отдохнув от работы, мы принимались за работу на них. Мне было 12 — 13 лет, Стасику — 9 — 10. Бригада наша состояла из одних «мальков», а работа была трудная, взрослая. Мы заменяли рельсы, шпалы, чинили стыки, забивали «костыли», «штопали» — уплотняли железнодорожное полотно. По нему непрерывно в оба конца катились, катились и катились эшелоны с солдатами, танками, пушками, самолетами, машинами, зерном, лесом, углем. Работа требовала огромного внимания, оперативности и недетской выносливости. Лозунг «Все для фронта! Все для Победы!» крепким костылем сидел в нашем сознании, и мы работали с невероятным напряжением. Мы ездили на места крушений и видели, какой ценой оплачивается недосмотр или небрежность в работе путейцев, какую опасность таит лопнувший рельс, расшатанный стык, «волнистое» полотно дороги, гнилая, вовремя не замененная шпала. Огромный человеческий труд, многомиллионные материальные затраты шли под откос, превращаясь в груды исковерканного металла, сожженного леса, зерна и, главное, человеческих жизней. Наша бригада дважды работала на ликвидации последствий таких аварий грузовых поездов, сошедших с рельсов. После ливня, подмывшего шпалы, полотно получило просадку. Не было даже вины обходчика. Но за задержку поездов, вынужденных осторожно проходить по однопутке, полетели многие головы. Нас торопили. Взрослые работали днем и ночью. Нас щадили. Состав подвозил щебень, его в считанные минуты надо было разгрузить. Техника пустяковая, все делалось вручную. На выровненное, утрамбованное трактором полотно мы подволакивали тяжеленные, пропитанные мазутом шпалы и, по разметке техника-путейца, укладывали их. Бригадир промерял расстояние. Предварительно разложив металлические колодки, мы отправлялись за рельсом. Это было неимоверно тяжело. Как муравьи соломинку, мы обхватывали тяжеленный, весом несколько сот килограммов, рельс и начинали: щипцами, ломами, руками передвигать его в нужном направлении под бодрые, шутейные, но строгие в действиях команды однорукого мастера. Особенно бывало трудно делать замену рельса на «живом», действующем пути — там это должно было быть сделано за считанные минуты, между проходящими поездами. — А ну, детоньки! А ну, девоньки! Взялись! — командовал мастер. Надо было «отболтить» и откинуть треснувший рельс и успеть поставить новый. Закрепить! Заболтить! Соединить стык! Проштопать! — Ну, готовы? Знаки стоят? Начали! Раз-два взяли! При- под-няли! Раз-два подали! Девки-лодыри! И эти «девки-лодыри», надрывая пупки, тащили непомерную тяжесть, а детские лица и души весело расплывались навстречу простоватым приговоркам мастера: — Ай, девки-матушки, что бы я без вас делал? Молодцы! Забодай тебя комар! Лягни тебя блоха! Укуси тебя корова! — под его приговорки, под бдительным присмотром, мы спешно, но тщательно проделывали все необходимые работы: — Вбивай болты в шпалы через колодки. Болти хорошенько, ровненько, покрепче! Болти рельс новый к старым протяжным — путейным! Дай-ка я проверю. А вы штопайте, штопайте! Гравий подсыпай под стык, под шпалы. Штопай, штопай! Трамбуй! Да веселей! Чего носы-то в землю зарываете? Еще пригодятся сопли гонять! Ну, все что ли? Дай посмотрю. А теперь отвали!!! Сымай оборонные знаки! Ставь ограничитель движения! Отвали! — кричал мастер. И мы от усталости и смеха валились под откос, в траву, незаметно потирая ноющие спины, ушибленные места, пока мимо нас, по «нашему»! новому рельсу катился на фронт или в тыл эшелон. Эти эшелоны шли на запад. А на восток — встречные: с конца 1941 года — с ранеными, с искореженным металлоломом, с эвакуированными заводами и людьми.
Раз-два, взяли! Приподняли!
Да, мы взрослели. И у нас были серьезные основания чувствовать себя взрослыми. Летом, в годы Великой Отечественной войны, по три-четыре месяца мы с братом Стасиком работали на железной дороге рабочими-путейцами и, соответственно, получали на хлебные карточки по 800 граммов, в то время как мама-«иждивенка» — 300. Она в это время тяжело болела, сказалось физическое перенапряжение. А папа-служащий — 500 граммов.