Жаль, мечта не сбылась

Нужды в том нет, просто привыкла трудиться. Болят у старой женщины, что живет в Убинском, руки-ноги. Это годы прибавляются у ветеранов, а не здоровье. Недавно расстроилась моя землячка: мужу-фронтовику к военной пенсии ох сколько добавили, а ей — эх. Как можно так оценить нелегкую тыловую долю? Знаю, не только А. К. Соколовой досадно. Да ладно... Война помешала Антонине осуществить мечту. А уж как хотела ясноглазенькая девчонка из деревни Орловки Ближней ходить между ученическими партами, ставить оценки. Закончила четыре класса. Чтобы учиться дальше, надо было ехать в Убинку, жить у чужих да платить за квартиру. Денег у родителей-колхозников не было — за трудодни-палочки работали. Яслей тоже — вот Тося и присматривала за младшими. Через год кое-какие деньги появились. Закончила Тося пятый да шестой классы. До исполнения мечты оставалось совсем мало — для поступления на учительские курсы нужна семилетка. Вместо этого такие произошли дела. Отец заведовал фермой. За бескормицу и падеж скота был признан виновным. Какое отношение к жене осужденного и его пятерым детям? Что ни трудней работа, то их. Никого из девчат столько не заставляли боронить. Плачет-причитает Тося на все поле: не понимают лошади ее, лезут куда попало, борозда ровная не получается. Зимой скотникам помогала, дояркам. С тех пор никакой работы не боится. Известным печальным днем возле школы собрались орловцы на митинг. Черная весть застала всех врасплох. Стало страшно и грустно, вспоминает моя старенькая землячка. И стало ясно: мечте пока не сбыться. Оказалось же, никогда. Так началась тыловая доля, нелегкая для Антонины. К концу первого военного года колхоз создал рыболовецкую бригаду из восьми девчат 17 — 18-ти лет. Привезли их за Ермолаевку. Чистое поле. И озеро бушует. Жить негде. Рубили ветки — смастерили балаган, где жили ничего не понимающие в новом деле рыбачки да два старых наставника — бригадир да помощник. Константиновна — так зовут ее в селе — вспоминает: — Вручную сначала было трудно крутить воротки. Мозоли не сходили с рук, пока не научились. Так они все равно оставались величиной с ладонь. Потом просто привыкли к ним. Гладко говорит Антонина Константиновна, мягко, в глаза смотрит и куда-то в прошлое. Есть в ней учительский дар, есть. Потому с каждым заговорить умеет. Летом дело шло плохо — таков и заработок. Четыре тони, а то и пять — есть три коробушечки рыбы на засол. Война не заканчивалась, а рыба была нужна на фронте и в тылу. Поэтому построили для рыбаков два домика, в каждом — русская печь-спасительница. На ней варили и жарили рыбу. Здесь же сушили валенки, стеганые брюки, носки-варежки. На ней же врачевали простуды и хвори. Зимний невод больше, тяжелее летнего, работать сложнее. В бригаде уже восемнадцать. Четверо на воротке, двое — на майне. Две девчушки стали ныряльщицами: гнали от проруби до проруби специальные длинные шесты, чтобы потом протащить подо льдом невод. Такое нелегкое дело освоила Тося. Долбильщицы готовили ежедневно 25 — 30 прорубей. Где больше снега — тоньше лед, где мало — он толщиной с метр. Трудная мужская довоенная работа стала обыденным женским тыловым ремеслом. Рыбозаводские уполномоченные подбадривали девчат: — Как военнообязанные, вы должны ковать победу, как на войне ваши родные... Тогда фронт и тыл часто приравнивали. Это потом разделили фронтовиков и тыловиков по почестям и пенсиям. Бураны не бураны, дождь не дождь — с утра до позднего вечера на озере. Когда тянули две тони, еще и ночи прихватывали. Проснутся, бывало, слышат усталые стоны друг друга, словно в военном госпитале. Только там медики помогали, а здесь их не было. И почему за ту тыловую нелегкую долю сейчас к пенсии добавили маленькую долечку? Я не знаю ответа на вопрос Антонины Константиновны. Когда девчата узнали о Победе, радовались. Знали: приедут с фронта женихи. Значит, не остаться им в старых девах. До сентября 1946 года рыбачила моя землячка. Летом встретила своего суженого, семь с половиной лет носившего военную гимнастерку. Шестьдесят лет живут. Он сейчас фронт вспоминает, она — тыл.