Как рыбачат на Чанах

Едем и едем — в никуда. Ни встречного, ни поперечного. «Какая, к чертям, рыбалка в такую падеру! Да не заблудились ли?!» Но вот справа угадалось что-то темное, скорее всего, островные тростники, называемые здесь куренями. Едем вдоль них минут пятнадцать, потом сворачиваем влево, ориентируясь по боковому ветру. К счастью, снеговой заряд на время ослаб, и мы заметили двух рыбаков, сидящих друг от друга на почтительном расстоянии. — Давай, — предложил я, — возле них забуримся. Алексей согласился, но близко подъезжать к рыбакам не стал. Несмотря на то, что на Чаны, кроме новосибирцев и барабинцев, приезжают рыбачить омичи и даже кемеровчане, места хватает всем. Впрочем, обширная рыбачья «заимка» ловца здесь определяется не столько этикой, сколько способом ужения, о котором расскажу позже. Итак, мы принялись за дело, но Алексей, прежде чем взяться за бур, спросил: — У тебя не найдется лишней удочки? Оказалось, в спешке Алексей забыл дома свои уловистые снасти! Мои «подергушки» с фабричными мормышками ему почему-то не понравились, и он без особого оптимизма пошел сверлить свои лунки. А я, напротив, торопился, чтобы поскорее почувствовать на жилке упрямого окунька-мустанга. Бросаю в лунку щепоть мормышей — для прикорма, а одного-двух пытаюсь насадить на мормышку-«клопик». Сделать это на холодном ветру непросто: горбунец мелковат, крошится. Но вот мормышка с насадкой ушла на дно, и тут же, без церемоний, — верная поклевка! Вытаскиваю полосатика на лед. Он — с ладонь, выставил дыбом спинной плавник и ни в какую не отдает глубоко заглоченную мормышку. Пришлось помаяться и поколоть пальцы, прежде чем извлек ее из крепко сомкнутых челюстей. Насадку, конечно, понадобилось менять. Вот с такими досадными помехами и тратой времени я выудил с пяток окуней и... заскучал: клев прекратился. Невольно я стал наблюдать за ближайшим незнакомцем и вскоре по его характерным движениям рук убедился, что дела у него шли куда лучше наших. Завидно было смотреть, как выуженные окуни мгновенно слетали с крючка без видимых усилий ловца. Загадкой для меня осталось и то, что, несмотря на продолжение клева, хотя и немного ослабевшего, рыбак поднялся и перешел к другой лунке. Стоя, он и здесь стал выдергивать одну рыбку за другой, снова не утруждая себя съемом добычи с крючка и насадкой наживки. Снедаемый завистью и любопытством, я пошел к удачливому соседу за обменом опытом. Рыбак — это был путеец со станции Барабинск — секретов не таил. Крючок на его удочке был самодельный — из полустальной проволоки. Красная медная проволока-миллиметровка, червячком обвивавшая цевье крючка, служила одновременно и приманкой, и грузилом. А самое главное — на крючке не было бородка. (Если использовался фабричный, то с него бородок спиливался). Отсутствие бородка и позволяло легко сбрасывать с крючка добычу при ударе об лед. Если же окунь не открывал зев, то делал это после «щелчка» черпачком... — Что у вас за наживка? — поинтересовался я, рассматривая нанизанные на крючок кружочки желтоватой кожицы. — Это роговица окуневых глаз, а это — шерстяные нитки от шарфа или любой красной ткани. Замены не требуют. — Ясно. А почему вы перешли на эту лунку, ведь и на той клевало? — Клевало, но уже не так хорошо, как здесь. А ослабнет клев тут, пойду — по кругу — на следующие лунки, пока не окажусь на первой. Я никогда не сверлю запасные лунки по прямой, а только по кругу. Это экономит время при переходах. И рыбак, сыпанув в воду горсть мормыша, пошел к очередной, «отдохнувшей», лунке, где его, должно быть, заждались прикормленные окуни. Уяснив чановские уроки, мне оставалось лишь подивиться их простоте, мудрости и целесообразности. На другой день и мы с Алексеем, вооружившись самодельными крючками, что называется, отвели рыбацкую душу. До обеда я выудил 215 окуней, весомую часть которых было не грешно назвать «лаптями».