Дед Мороз пришел… и не уходит

Каникулы по заказу — Мама, мама, — дергает за рукав огромной, коричневой, от мороза инистой шубы маленькая дубленка в валенках и большом пуховом платке, из-под которого выглядывает один глаз, — а я знаю, кто виноват в том, что так холодно! Мама удивленно смотрит на дочку: — Кто же? — Это Ванька! — радостно выдает тайну девчушка. — Я слышала, как он на Новый год попросил у Деда Мороза, чтобы каникулы были подлиннее! Ему в школу не хочется идти! Дед Мороз, конечно, постарался. Радости ребятни нет предела — актированные дни. Хотя это мы, взрослые, можем холодные дополнительные выходные назвать некрасивым странным словом. Для школьников каникулы продолжаются. Не всё, однако, так вольготно в мальчишечьем королевстве. Непонятное слово «актированные» пацаны быстро переименовали в «арктированные», а значит, морозно на улице. Им бы с горок покататься, на каток сгонять, в снежки поиграть, а приходится сидеть дома, смотреть телевизор и уже в сотый раз выигрывать в какую-нибудь поднадоевшую «сеговскую» бродилку. Обычно городская елка в Искитиме разбирается еще до двадцатых чисел января. Нынче же стоит она, разнаряженная и гордая, в окружении ледяных фигур до сих пор, будто ждет, когда же морозы спадут, и ребятня сможет доделать то, что не успела: накататься, накувыркаться, пообломать у фигур то носы, то руки. Самые же невезучие — детсадовцы. Если школьники спят, то они вынуждены подчиняться злой родительской воле. Ещё солнце-то не взошло и от мороза на улице туманно и серо, а маленькие комочки, замотанные с ног до головы в шали и одеяла, съезжаются в садик. Санки — основное их транспортное средство — стоят в рядок, как немые свидетели того, что жизнь продолжается, а значит, родителям надо на работу. Раз врачи работают, значит, это кому-нибудь нужно — Ой, Мань, ты-то болезная, какими путями тут? — удивленно спрашивала седая старушка у другой, только что подошедшей и плюхнувшейся на почти пустую скамейку в коридорчике. — Дык, ить к Наталье своей, Максимовне… — Как же ты решилась ехать-то? Ты ж, поди, там же, в Первомайке, живешь? — А куды я денуся? Утречком вышла из дому, дай, думаю, гляну, придет автобус али нет? А он, ить, зараза, пришел! Тогды-кося, думаю, раз пришел, чаво дома-то сидеть, поеду в больничку, у меня ить проездной! А к врачу кой черт еще попрется в сорок-то градусов? Всегда ить очередь, не пробьёсси, а сёдни, гляди-кося, благодать! — А у меня приступ был… Старушка из Первомайки поохала, перекрестилась да ещё три раза через плечо поплевала. Такой напасти у нее, видимо, пока нет: великое дело — профосмотр, пусть даже и в холода. Как француз в Сибири Морозам жизнь в городе остановить не удалось, это уж точно. Скорее, даже, наоборот, для настоящих сибиряков — а это не те, кто морозов не боится, а те, кто тепло одевается, — простор для деятельности, выраженный отсутствием очередей и возведенный в куб всеобщей сплоченностью вокруг новостей о погоде. Вот только на дорогах как-то пусто стало. У машин ведь своя жизнь, которая тоже зависит от температурного режима внешней среды. Но если люди русские годами доказывали свою выносливость и морозостойкость, то машины разобрались в одну зиму. Особенно наглядно «картина боя» проявилась на пассажирском транспорте. В десять часов на остановке — девственная белизна. С утра еще ни один автобус не подъезжал, о чем свидетельствует полное отсутствие каких-либо отпечатков шин. Да и курсирует-то у нас всего один несчастный «Рено», но, видно, встал. И французы, и немцы, да, впрочем, и другие инородцы пали нынче в неравной схватке с морозами. Остатки их армий, скрипя заиндевелыми телесами, еле-еле доползают до конца рабочего дня. Зато прыткие «пазики» и надежные ЛИАЗы изо дня в день спасают горожан, согревая их в своих закаленных салонах и позволяя вести размеренные беседы о насущном: — Говорят, и февраль весь таким же холодным будет… — Зато колорадский жук повымерзнет… — Картошку, главное, накройте одеялом… — А мы поросят прямо в хате держим, помрут ведь в стайке… — Это вероятный противник климатическую войну с нами ведет… Кто-то кому-то ураганы засылает, кто-то кому-то землетрясения, а нам — морозы… — Ничего, завтра уже потеплеет, всего-то будет минус тридцать — Африка просто! Форс так форс Соседка не первый год уже жалуется на дочку: выросла, мол, меня не слушается, валенки носить отказывается, а как замерзнет… А Оленька красавица выдалась да умница, школу закончила, в институт поступила, каждое утро, даже как снег выпал, в сапожках на умопомрачительных каблуках на электричку спешит. А как мать начнет выговаривать, тряхнет девка волосами, глянет со своих высот каблучных, десятисантиметровых: — Мама! Форс морозу не боится! Это бабушка у них, царствие ей небесное, так любила говаривать, вот Оленька и переняла. А недавно встретила маму с дочкой в центре города — в магазин идут… Вернее, не идут даже — бегут. И Оленька первая. Нос варежкой закрывает, глаза под капюшоном прячет, и на своих каблучищах, как на коньках. А в магазине — к продавщице: валенки есть? И смотрит Оленька на девушку за прилавком, как на последнюю надежду свою, говорит: «Весь город обошли, нет, говорят, валенок, разобрали… А рынок из-за морозов не работает, будто спит. Тишина, пустота и наглухо запечатанные крышки ларьков, как закрытые глаза…» Валенки в ассортименте были. Начала их Оленька примерять: эти большие, у этих носки толстые, у тех голяшки широкие. Выбрала наконец, сняла свои сапоги, матери отдала и побежала… — В институт, — вздохнула та, — сегодня на первые пары не поехала, пошла валенки искать. Ведь пока по автобусам и электричкам — чуть ноги вчера не обморозила. На следующее утро Оленьку было не узнать: невысока стала, толстенький пуховичок колени прикрыл. Зато валенки! Да еще какие! То ли бисером расшила, то ли просто старые фенечки пришила — красота! Вот уж форс так форс… Птичья судьба Есть в каждом городе излюбленные места обитания птиц и животных. Вот, например, хлебоприемный пункт. Над ним всегда кружат стаи голубей, воробьев, постоянно что-то кричащих и дерущихся за каждое бесхозное зернышко. Нынче там непривычно тихо. То ли попрятались в морозы пернатые, то ли замерзли. Две девчушки, самого «субтильного вида и возраста», как выразился когда-то Жванецкий, стоят у подъезда и чего-то ждут. Сами, конечно, размалеваны, несмотря на мороз, одна с сигаретой, другая с веточкой в руке. Интересно наблюдать, особенно сидя в теплой квартире и невольно поеживаясь, бросая нечаянный взгляд на термометр: —31. А девушки все ждут кого-то. Та, что с палочкой, вдруг наклоняется, что-то ковыряет и показывает первой. Та тоже заинтересовалась, и между девушками вспыхивает нешуточный спор. Интересно… Открываю форточку, и до меня долетают обрывки фраз. — Он замерз! — Подумаешь, их много здесь таких… Весной оттаивать будут… — Жалко же… — А чего жалеть… Судьба такая… — Надо покормить. Другие, может, выживут. Понимаю, что речь идет о воробышке. Вспоминаю, что на балконе кормушка есть, но в нее я не заглядывала с тех пор, как снегом балкон засыпало. Начинает мучить совесть. Иду, несу крошки, в тапочки (глупо было не переобуться) насыпается снег. Возвращаюсь и наблюдаю дальше. Девушки, хоть и синие уже, а все стоят, чего-то ждут и спорят. — Это хорошо, что мороз такой… — Что ты говоришь! Они же живые, им плохо… — Чем больше от мороза передохнет, тем меньше птичьего гриппа будет… Та, что посердобольней, задумалась… Из подъезда вышел парень, её подружка попрощалась, взяла его под локоть и пошла куда-то, всё что-то говоря, будучи, видимо, совершенно уверенной в своей правоте. А подружка ее еще чуток постояла, откуда-то из-за угла подбежал пес, она взяла его за поводок и увела домой.