— Дать бы этим сукам по сопатке, они бы не маршировали. Так и вышло — им дали «по сопатке». Но, как сдается мне, музыкальные пристрастия фашизма, особенно в барабанных маршах, дают о себе знать до сих пор. Они проявляются в современных ритмах, в силе звука. Но эта сила, по сути, ритмическая ущербность, слабость нынешней музыки, которая звучит повсюду. Особенно на отдыхе. Впрочем, не только. Все чаще складывается впечатление, что у нас вся страна болеет от звуков и криков. Какую полемическую передачу или программу ни возьми на телевидении, там все орут. Там даже телеведущие орут, а не только, положим, Малахов: для него крик — норма работы. Иначе он уже не может. Кажется, что к полемике приглашают только больных и издерганных людей. Миллионная аудитория … полупсихов. Спокойное обсуждение уже вроде и не для нас. Без крика мы словно не можем достучаться до сердца людей, понять их. Может, потому, что аргументы наши слабы или это привычка от вечного непонимания в России народа и плохого знания его жизни и нужд?! Вы прислушайтесь, как теперь говорят журналисты на радио и телевидении. Это же почти сплошная скороговорка, будто новостей так много, что все не успевают выговориться в отведенное время. А для убеждения прибегают не к логике, не к четкости и ясности произношения, а к силе звука. Да еще сейчас взяли манеру после чуть ли не каждой информации заполнять паузы грохочущим … трамтататамом. Не успеваешь убавить громкость, потому что идет очередная информация или очередной музыкальный гром. Полагаю, что одна Андреева на «Первом канале» говорит четко, неспешно и ясно. И не зря ей благодарны телезрители. Сила звука сейчас так распространена, что вспоминаешь давние прописи: «Шумим, братцы, шумим, а толку мало». Мне кажется, что перебор звука прижился ныне повсюду: на современной театральной сцене, на самых различных форумах, в общественном транспорте, на лекциях в вузах, на школьных уроках. Все кричат, ослабляя и раздражая себя. И быстро уставая. Это, бесспорно, болезненное состояние. Повышенные децибелы не менее опасны, чем одиночество и кладбищенская тишь. Между тем я знал в жизни немало людей, которые никогда не повышали голос и не тараторили, выступая перед людьми в больших залах. Один из них был академик Валентин Афанасьевич Коптюг. Его негромкая речь была слышна везде, в самых дальних углах. Потому что к ней прислушивались, в ней был не голосовой напор, а содержательный смысл. Приведу и менее высокий пример. В армии командиром роты у меня был капитан Фертиков. Очень негромкий человек, раненый-перераненый еще в битве под Сталинградом. Он никогда не орал, как молодые лейтенанты. Все команды ротный отдавал вполголоса. Но не помню, чтобы их кто-то не расслышал. Потому что его доброжелательность распространялась на всех солдат. И ему платили уважением. Убежден, что крик в общении вовсе не обязателен.
Сила и слабость звука...
… Часто проявляется и в нынешней жизни. Особенно в тех случаях, когда среди тишины вдруг слышишь ритм из одного такта: там, там, там, там… Он может быть и минут пять, и минут тридцать. А сатанеешь уже через две минуты. Сначала появляется желание заткнуть уши, а потом кого-то прихлопнуть. В это время сразу вспоминаю военные киносборники давних лет, в которых показывали зловещие шествия фашистов под один и тот же марш. Никогда не забуду, как, глядя на них, симпатичный хулиган нашего Восточного поселка Славка говорил: