Вышли мы их провожать за околицу, а мамины руки по пути рвали лебеду и крапиву для похлебки, и она специально наклонялась чаще, чтобы скрыть от нас молчаливые рыдания и горькие слезы, но они, видимо, были такими горючими, что, падая на руки и крапиву, делали ее не жгучей. А мое детское сердце разрывалось от горя, что такая сильная и большая наша мама плачет, а я не могу ее утешить, помочь и защитить ее. Через месяц сестры убежали от сытной жизни, принеся маленький мешочек с зерном, который они тайком взяли у отца для нас, сказав, что никогда не вернутся назад, а лучше умрут вместе с нами. Однажды, когда мне уже было за пятьдесят, я заметила, натирая мамины руки мазью, что мои руки — это точная копия ее рук, такие же узловатые, морщинистые. Она ответила: «Не обижайся на них, и у меня, и у тебя трудолюбивые руки, они многое умели и умеют...»
Руки мамы многое умели
Мамины руки безвольно повисали и бестолково суетились, когда она не знала, как разнообразить нам меню из очень скудного набора продуктов. Помню, в голодную весну сорок пятого года у нее по суду при разводе с отцом отобрали двух дочерей, моих сестер, и отдали ему. Он жил безбедно и сытно, работая председателем колхоза. Она собирала им легкие пожитки и одновременно растирала сухой белый болотный мох наполовину с мякиной для лепешек.