Жила бы страна родная

Такую не стыдно и на грудь повесить. Новость не обрадовала и не огорчила меня, просто всколыхнула в сознании воспоминания. Я ведь тоже жил в ту эпоху, которую теперь называют сталинской. Что касается дня нынешнего, то одни возносят ее до небес, другие, наоборот, проклинают на чем свет стоит. То время напоминает о репрессиях, лагерях, «крепостном праве» в селе, когда человеку не давали паспорт и он не мог выехать за пределы своего населенного пункта, тем более устроиться на работу в городе, где было и вольнее, и сытнее. О репрессиях я в те годы ничего не слышал, даже не подозревал о них, а вот что касается «крепостного права», то испытал его на, что называется, собственной шкуре, хотя было мне в ту пору всего-навсего тринадцать мальчишеских лет. Но детская память остра, а у меня она была особенно хорошей, о чем не раз говорили взрослые и мои учителя. Я во всех подробностях помню день смерти Сталина, и вовсе не потому, что очень любил его, хотя о нем было сложено много песен, которые пели и мы, школьники. Сталин наша слава боевая, Сталин нашей юности полет. С песнями, борясь и побеждая, Наш народ за Сталиным идет. У меня, сельского школьника, пожелавшего обучаться после четырех классов в городской школе, были большие нелады с математикой, которую я просто зазубривал, как стихотворение, хотя науку эту следовало чувствовать, понимать, что мне было не дано. Правда, только поначалу, после же я подружился с ней, и когда вновь вернулся в сельскую школу в село Кама Куйбышевского района, то с превеликим удовольствием решал очень сложные математические задачи, которые порой не мог решить весь класс. В день смерти Сталина я решил не идти на первый урок. Проживая на 2-й Красноармейской улице, у водочного завода, шел до своей первой школы почти полтора часа, хотя ходу до нее не более пятнадцати-двадцати минут. Учился во вторую смену, и когда пришел в свой класс, была уже перемена. Поразила тишина, которая стояла во всей школе и в классе, а наша отличница Роза Филиппова почему-то плакала. Что же случилось? — Да Сталин умер, — сказал кто-то из ребят. — Первого урока не было. Наверное, не будет и второго. Скажу честно и от души: меня больше поразило, что урока математики все-таки не было, значит, зря я болтался по городу. Но откуда же мне было знать, что случится такое непредвиденное событие. А горевал ли я, будучи учеником шестого класса? Думаю, что в силу возраста это было просто само по себе невозможно. Но что касается самой жизни, ее трудностей, пережить к этому времени пришлось немало. Это в первую очередь голод, сосущий желудок, когда в доме ни куска хлеба, когда на обеденном столе крапивный, слегка забеленный молоком, суп или лебеда. Хлеб был у соседей напротив, у конюха Фатея Никитича, где проживали два моих закадычных дружка — Гришка и Толька. Я старался подгадать к ним к обеду. Уже все сидели за обеденным столом и хлебали наваристый мясной суп, а хлеб, нарезанный крупными ломтями, лежал в плетеной из проволоки корзиночке. Подавала милостыню обычно бабушка Фиона, староверка, которая хлебосольничала за отдельным столиком. Поднесет большой кусок, низко, поясно поклонится, и не было большего счастья на всем белом свете, как тут же выскочить на улицу и съесть его на крыльце, куда скоро выходили и дружки. Фатей Никитич был сыном раскулаченных родителей и о нас, бедняках, говорил так: — А вам хоть какая власть: хоть советская, хоть пересоветская, вы все равно нищими будете. А какое унижение из-за бедности пришлось пережить в городской школе! Почему-то сейчас никто об этом не говорит, но когда закончилось первое полугодие, меня неожиданно вызвали в учительскую. — Ты должен заплатить за учебу, — сказали мне, — семьдесят пять рублей. Если через неделю денег не будет, мы отчислим тебя из школы. Езжай в свое село и учись там на здоровье, а наша школа и без того перегружена. Пятых классов было пять. Я учился в пятом «В». Как нашлись деньги, кто дал? Скорее, отец привез из деревни, точно уже не помню. И еще одно унижение. В пятый класс меня направили босиком, без обувки, которую опять же не на что было справить. Это я буду помнить всю жизнь, до самой смертушки, как шлепал по осенней холодной грязи без сапог. Один-разъединственный на всю школу, на полторы тысячи мальчишек и девчонок. Помочь почему-то никто не спешил, даже родная сестра, которая жила, в общем-то, безбедно. Ну а что касается «крепостного права»... Паспорта в самом деле не давали: живи в колхозе, трудись за палочки-трудодни, на которые в конце года тебе ничего не дадут. И тем не менее все, кто хотел уехать в город, уезжали. Моя старшая сестра Вера, у которой я квартировал, вышла замуж за городского водителя — необыкновенная удача для сельской девушки-колхозницы. Вторая сестра Катя стала женой колхозного механизатора, но тем не менее очень скоро они тоже жили в Куйбышеве, купив здесь большой дом. Самый старший брат, Михаил, служил в рядах Советской армии и только средний Петр остался в деревне, причем совершенно добровольно. Много лет работал заведующим сливкоотделением, а после был колхозным бригадиром комплексной бригады. Я тоже легко получил паспорт. Когда пришел срок, взял в школьной канцелярии справку и отправился с нею в райотдел. Только и всего. Молодые люди, отслужив в армии, могли по своему усмотрению или вернуться в ненавистный колхоз, или остаться на постоянное местожительство в городе. То же самое и после окончания средней школы: езжай, учись, никто не может лишить тебя такого права. Кто уезжал, а кто оставался. Как тут не вспомнить о семи чудесах социализма, вернее, об одном из них: несмотря на то, что в магазинах ничего не было, у всех все было. Точно так же и с «крепостным правом». Кто хотел, тот устраивал свою судьбу по своему усмотрению, изыскивая для этого самые разные варианты. Я не знаю, как было при настоящем крепостном праве, которое существовало в России до 1861 года, но мне колхозное крепостное даже чем-то нравилось. Когда сейчас смотрю художественные фильмы того времени, где люди идут на работу или возвращаются с нее с песнями, что у очень многих рождает неверие, даже смех: мол, пропаганда все это, я твердо знаю — все именно так и было. Несмотря на трудные времена, люди жили в каком-то особом восторженно-феерическом состоянии, надеясь на лучшее, которое в конце концов пришло. Села росли и богатели, в них было очень много молодежи и работы, хорошей, настоящей, которой хватало на всех. А сейчас... Эх, да что об этом говорить! Нет, я не обижаюсь на страну за свое голодное, босоногое детство, за свое унижение и нищету, даже за «крепостное право». Кто-то должен был нести груз послевоенной разрухи, и если ее частично взвалили на крестьян (доставалось и рабочему классу), то кто в этом виноват? Разве один Сталин? У меня на слуху песня Александры Пахмутовой на слова Николая Добронравова «Жила бы страна родная, и нету других забот». Да, это и есть самое главное. Все остальное приложится... и забудется.