Я иду по длинному коридору университета, передо мной две девушки-студентки. Первокурсницы. Такие чистенькие, аккуратные, топочут шпильками. И, конечно, что-то друг другу рассказывают. Я начинаю их обгонять и слышу, как одна говорит: «Пошла ты в …!» Вторая, ничтоже сумняшеся, отвечает ей примерно тем же. Они не ругаются. Они просто разговаривают. И девушки сразу выглядят не такими чистенькими …
Назвать эти слова «непечатными» невозможно, потому что если раньше их писали только на заборах, то сейчас их можно встретить во множестве печатных изданий. Назвать их «неприличными»… Это раньше они были неприличными, а сейчас они совершенно свободно звучат в самых тривиальных разговорах. И независимо от пола общающихся. Парни свободно матерятся при девушках. А те не отстают. Собственно говоря, почему этого не делать, если образцов больше, чем достаточно, – взрослые тети и дяди тоже употребляют эти слова без разбора. На рынке все пропахло матерщиной, как пропойца перегаром. Но рынок, хотя место и публичное, не образец высокой культуры. А когда в коридоре университета чувствуешь себя, как в казарме, - дело хуже.
В 18 веке эти слова назывались «гнилыми». Когда слышишь такую речь, действительно чувствуешь, что русский язык подгнивает. Но если это происходит с языком, значит это происходит с культурой.
Есть одна общая особенность ругани в любой стране – как правило, оскорбляется то, что в данной культуре считается самым высоким и почитаемым. В Испании ругают святого покровителя другого человека. В Польше ругают Богоматерь. В России – мать. Именно поэтому «бранная лексика» (так мат называют лингвисты) вызывает резкие чувства. Она бессознательно направлена на то, чтобы испачкать, задеть самое дорогое. Унизить его. Можно сказать, что когда ругань становится нормой, она теряет свое оскорбляющее значение. Отчасти это так, это значение притушевывается. Но оно никуда не исчезает.
Более важен другой аспект этого явления: этико-социальный. Ведь раньше, если вместе с парнями шла девушка, мата не было. Он использовался локально. Причем парни совершенно естественно переходили на небранную речь, как только оказывались рядом с другим полом. А уж дамы, матерящиеся при господах, были абсолютным исключением. Можно отнести это за счет свободы, можно отнести за счет внутренней распущенности.
Так вот это не свобода. Мат – это признак рабского примитивного сознания. Именно раб, которому данная культура не дорога, видит все окружающее через призму своей униженности и в отместку пачкает все вокруг. Именно раб берет в качестве образцов самые низкие, самые убогие, – а мат очень удобен в использовании – он позволяет говорить долго, а сказать очень мало, потому что заполняет длинные провалы бессвязной речи однообразными повторениями. Я помню, как в деревне я часто встречал одного мальчика с синдромом Дауна. Он ходил с палочкой и что-то лопотал себе под нос. Разобрать, что он бормочет, было невозможно, но три слова он проговаривал с изумительной четкостью.
Ни он, ни его мать не претендовали на получение им высшего образования. Сейчас я мог бы ему посоветовать пойти в институт. Речь позволяет.