Сегодня гости поэтической рубрики «Вечернего Новосибирска» — молодые авторы Литературной мастерской Виля Хрипунова, которая в последние годы приобрела известность в культурной жизни нашего города. Руководитель этого творческого сообщества подчеркивает, что оно объединяет не только более-менее состоявшихся поэтов и прозаиков, но и работает с самыми юными талантами и даже с учениками начальной школы.
Этой весной члены Литературной мастерской провели презентацию сразу трех книг своих авторов — коллективного поэтического сборника «Серебро растревоженных истин», книги стихов Марии Волковой «SEVER» и книги прозы Екатерины Климаковой «Шепот предков». Эти издания увидели свет благодаря финансовой поддержке депутатов городского Совета А. Калиниченко, А. Манцурова и В. Кузьминова. Намечается выпуск еще нескольких книг — прозы, поэзии и литературной критики.
Стихи, предложенные вниманию читателей «Вечёрки» сегодня, — из сборника «Серебро растревоженных истин». В послесловии к этой книге известный новосибирский прозаик Михаил Щукин написал: «В работах молодых авторов еще не все равноценно… но одно неоспоримо — перед вами стремление к высокому небу…»
Алина Бишлер
Дождь
Кто-то рисует узоры на стенах
Странными бликами первого града.
В вечности плавают крошками мела
Скучные звезды в тоскливых нарядах.
Словно в агонии, окна мерцают,
В полночь июльскую стонут витрины.
Кажется, кто-то меня вспоминает.
Кажется, кто-то дышит мне в спину…
И в отуманенных лицах за шторами
Видится что-то щемящее душу.
Остановилась луна над балконами —
Тоже, наверное, хочет послушать.
Плавно летящую музыку града,
Что перед гибелью хочет проститься.
Нам не понять, но ему и не надо,
Только бы ночь до конца докружиться…
Я, как и прежде, тебе не отвечу,
Пальцем скользя по ошпаренным окнам.
Мне повторить бы тоскливый тот вечер,
Когда померещился кто-то под боком.
Мария Волкова
Когда-нибудь придет усталость,
И грусть, и память прошлых лет.
И ношей сгорблена под старость,
Наденешь бабушкин берет.
И будет дорог каждый вечер,
Минутки каждой будет жаль.
Тогда на узенькие плечи
Тяжелую накинешь шаль.
И будет пахнуть канифолью
И нафталином от портьер…
И память отзовется болью,
И в Адриатику с любовью
Отпустит юный гондольер.
Екатерина Климакова
Журавлиной печалью полны
Колокольни молчащего храма…
Ты ввела меня под руку, мама,
В это царство молитв, тишины.
И, исполнены русской тоски,
Вниз смотрели печальные лики.
Скит лесной. Русский дух земляники,
И излучина нежной реки.
Был покой под защитой креста.
В детстве веровал в Бога и в чудо.
Было жаль почему-то Иуду,
Обреченного выдать Христа.
Журавлиною стаей года
Отлетели по раннему снегу,
Я ушел от святого ковчега,
Я от веры ушел навсегда.
И нигде не нашел я ответ.
Жаль теперь той наивной химеры,
Детской пахнущей матерью веры
Земляничных неграмотных лет.
Колокольная прелесть тоски
Над молчащим смирением храма…
Проведи меня за руку, мама,
Через воды небесной реки.
Старики уходят в тишину
Слишком просто, словно бы ко сну,
Словно их и не было совсем,
Только тени молчаливых стен.
Старики уходят навсегда,
И не гаснет ни одна звезда.
Тихо плачет кто-то из родни,
И ребенку шепчет: «Помяни…»
Старики уходят без сует,
Медленно и верно, под рассвет,
Полные прощенья и любви,
Но без нашего «Благослови…»
Юрий Котюков
Я проиграл веселому апрелю
Бумажного летающего змея,
Я проиграл ему одну неделю
Из тех недель, которыми владею.
Я проиграл один глоток печали,
И шум дождя, стучащего в окошко,
Я проиграл сиреневые дали
И черного отчаянья немножко.
Еще я проиграл старинный ключик
От запертой на сто засовов дверцы,
Я проиграл последний светлый лучик
Да тысячу глухих ударов сердца.
Я проиграл так мало и так много,
И высоту, и головокруженье,
И красоту возвышенного слога,
Но почему-то нету сожаленья.
Марина Ноздрюхина
Посвящается Верлену и Рембо
В ночи. В тиши.
Вдали. Одни.
И ковыли.
Пьют ковыли.
Лови — твои,
Его огни.
И ковыли —
Не ковыли.
Зеленый свет,
Стакан. Глаза.
Расплесканы по стенам.
Молчи, поэт, твоя душа —
Его любовь. И вены
Не режут здесь.
Стакан в глазах.
Язвительный мальчишка
Убил, распял, сказал, узнал,
Удар, проклятье, вспышка.
Взгляд — золото — абсент души,
Губительный и пьяный.
Забудь его, беги. А ты
Будь бедным Лилианом.
Геннадий Попрыга
Пепельница. Пачка сигарет.
Стол. Бумаги. Стынет чай в стакане…
Так и жил он — вроде бы поэт —
Вроде капли в жизни океане.
Вроде никому и дела нет:
Вроде пишет, вроде утром ранним…
Так и слыл он — вроде бы поэт —
Вроде капли в жизни океане.
Но однажды вроде бы сосед
Вдруг заметил: что-то тихо стало
В комнате, где вроде бы поэт —
Все ж душа живая обитала.
Дверь взломали: пачка сигарет,
Стол, бумаги, чай остыл в стакане…
Вроде все, как прежде, вроде нет —
Стало морем меньше в океане.
Сон — не сон: по полянам некошеным
Брел, как будто я здесь новосел.
И нечаянно старый, заброшенный,
Очень странный колодец нашел.
Я в него заглянул настороженно:
Чистотою глаз синих пленяя,
Белобрысый мальчишка восторженно
Из воды посмотрел на меня.
Но послышалось тут, будто бабушка
Позвала его кушать домой…
И опять — тишина. Прямо за душу
Зацепил этот голос родной.
Вслед гляжу грустно в оцепенении.
Пусть идет. Мне его не вернуть.
Это детство. Оно — как мгновение
Бесконечно счастливых минут.
Во второй раз старик седовласый
Из воды посмотрел на меня.
И один только взгляд синеглазый
Подсказал мне, что это был я.
За спиной старика мои крепости,
Что воздвиг я когда-то из грёз,
Рассыпались пылинки нелепостей
Над дорогой кривой, как вопрос.
И промолвил старик с грустью в голосе,
Продолжая в глаза мне смотреть:
— Все ли сделал, что мог, ты, сегодняшний,
Чтоб спокойно я мог умереть?
Дарья Трохина
Распахнут выстрел жаждущим окном.
Не слышит ночь кричащего безмолвья.
И свистом, как железным поводком,
Стянуло обреченное злословье.
И как пузырь, ужаленный иглой,
Стекая в урну, морщится страданье.
И рот кипит расплавленной смолой,
Кипит, не веря в силу оправданья.
И хлором пахнут яблоки в саду.
И тьму души не разогнать рассветом.
…Светится крест, оброненный в золу.
Звезда светится тихим, ровным светом.