Стойло Пегаса: Владимир Громов

«Года к суровой прозе клонят» — так, кажется, у классика? Поэт-«шестидесятник», один из «птенцов ЛИТО Фонякова» Владимир Громов сейчас основное время уделяет работе над повестью о военном детстве. (Совпадение: его ровесник, поэт Валентин Дёмин, также не раз публиковавшийся в нашем «Стойле Пегаса», работает сейчас над рассказами о военном детстве, один из них мы скоро представим на суд читателей). Но и поэзия не забыта. Сегодня мы знакомим читателей с новыми стихами Владимира Громова.

Не сорву листочка с ветки, Не спугну с гнезда птенца, Потому как царь я светлый, Умный царь и добрый царь. Мне подвластны лес и воды Даже самых бурных рек — Господин всея природы Я, идущий человек. Под березовую кипень, Под зеленой хвои шелк У меня в руках, как скипетр, Мой дорожный посошок. И в лесное мирозданье Я по праву говорю: «Я пришел к тебе за данью, Как положено царю. Я прошел дорогой длинной От асфальта до земли. Одари меня малиной Да грибами одели. Поброжу я в травах пенных, В травах мягких, словно пух. Услади-ка птичьим пеньем Мой державный царский слух«. Но бегут, спасаясь, звери, Птицы гимнов не поют. Здесь давно уже не верят В мудрость царскую мою. Ни грибов, ни спелых ягод, Только мысли в голове: «Где-то рядом, как в засаде, Затерялся клещ в траве».

Может, дед, говорю, Он жар-птицу поймал. Или ценный сундук Ему с дуба упал. В огороде нашел Или выкопал клад. Но был гол, как мосол, Стал несметно богат. И теперь — сколько в мире Накуплено вилл — Где, когда и каких, Он и сам позабыл. И возможности есть При достатке таком Супермаркет на завтрак Съедать целиком. Но богатством крутым Не прельщается дед. Дед живет, словно знает Какой-то секрет, Словно что-то известно Ему наперед. Без несметных богатств, Говорит, проживет. И, похоже, живут На лице неспроста И усмешка у рта, И в глазах доброта.

Татуировка

Весьма проявлена сноровка: Прямые буквы, синий цвет. Кричит с плеча татуировка О том, что «в жизни счастья нет». Зачем ты сделал надпись эту? Тебе, наверно, невдомек, Что если в жизни счастья нету, То, значит, нет в ней и дорог. В ней нет тревог, тоски о ком-то, Мечты, зовущей далеко, Манящих далей горизонта, Пьянящей пены облаков. В ней не бугрятся гор громады, Где на вершинах вечный снег, И нету в жизни листопадов, Капели первой тоже нет, В ней нет ни дружбы, ни коварства, Не свищут в жизни соловьи, И нет, и не было в ней царства Всесозидающей любви, И нету в ней великих споров, Всерьез обжитого угла, В ней нет ни радости, ни горя, Печали нет, добра и зла. В ней не текут в долинах реки, В ущельях ветры не трубят. В ней, значит, нету человека, А значит, нету и тебя.

Всуе прожитые дни Не вернуть обратно. Перед Богом и людьми Грешен многократно. Кроме как, что «жил да был» — Ничего не скажешь. И деньжат не накопил, И ума не нажил. Все как будто набекрень, Не в струю с моментом. Но вот этот добрый день Заслужил ведь чем-то.

За черту горизонта Упала звезда, Положив звездопаду Начало. За туманом в тайгу Отошли поезда, В синий дым — корабли От причалов. У цветных парусов Вышел годности срок, Палка вышибла спицы В колесах. А у бомжа березовый посох Заострен, как Булатный клинок.

Версии

1

Один с шестом (их двое было) Вдруг ощутил в себе творца. Другого тут же осенило: «У всякой палки два конца». Один насущной пользы ради Сбил зрелый плод в густой листве. Другой — его дубинкой сзади По просветленной голове. В моей душе они и ныне Живут на площади одной. Один в кулак укрыл дубину, Другой — в ладони шар земной. И знаю я: под небом синим Земле вращаться и цвести, Пока во мне он, тот, с дубиной — На окороченной цепи.

2

Висели сочные бананы, Как приглашение к столу, Но лень ей было, обезьяне, Лезть вверх по длинному стволу. Тревожил ноздри пищи запах, Урчало в брюхе, и тогда Ей подвернулась палка в лапы, И плод достался без труда. Она не стала лезть из кожи: Смекалка, шест — и все дела. Не труд упорный, а, похоже, Лень человека создала.