На исходе нынешнего лета увидела свет новая книга новосибирского автора Игоря Шубникова «Кийск», продолжившая повествования о дорогих его сердцу местах — алтайском селении Турачак, Новосибирске и старом патриархальном городе в Кемеровской области, откуда он родом. А Игорь Владимирович, между тем, готовит к встрече с читателями новую книгу, на этот раз поэтическую. Подборку стихов из нее мы и предлагаем сегодня вашему вниманию.
Шестистрочья
Сегодня ночью полная луна
Опять разделит сон на два полсна.
Сначала тьма. И разве только в час
Луна в окне себе просветит лаз —
Из тёмной правды лживому лучу
Будить меня, хочу я не хочу.
Ещё покуда осень, а снега
За ночь одну на лес насели —
Белым-бело, и могут испугать
Безличьем белым пихт и елей.
Мне всё равно, кто-что под пеленой.
Мне жаль, что я чужой им и другой.
Когда совсем старик,
Годами будь за сто,
Увижу я, что умереть придется,
Не сбиться б ни на миг,
Так и поверить в то,
Что жизнь и смерть —
два родственных сиротства.
Зажился в городском затворе,
Забился в разной чепухе,
Забылся, смёлся в кучу сора,
Подобно кованой блохе.
Дохнуть дымка бы дровяного —
С подков сойти, распутать ноги.
Эх, калиновая моя родина…
Ты не власти мне правд особенных.
Ты не гнёт мне убийц и воров.
Вчуже мне твоих взлётов бесплодия,
Блазнь и ложь краёв Беловодьевых.
Ты мне Царство земель русских слов.
Вины не пожелаю и врагу.
(Недружества боясь, его бегу),
Виновным — каяться.
Гордыня проще лечит.
В ней, как и в зависти,
Возненавидеть легче.
Ты говорила — видел я: неправда.
Смеялась весело — я думал: пусть,
Где двое, там одно всегда неравно
Двуглазьям двум, — поверю, притерплюсь.
Теперь и я смеюсь с тобой для лада,
Всегда теперь смеюсь с отводом взгляда.
Вольное поле. Вольное небо.
Лето и солнце (спрятаться где бы?).
Нет поскакать мне лихого коня.
Даль без дороги — даром под ноги.
Дар благодатью. Долгие б годы
Пеши идти, ничего не браня.
И ночь проходит… Свет опять
Давно освоенной заботой
В начале дня спешит распять
Кресты оконных переплётов.
Ночь казнена. И жить живому.
И снова в день — не рыбой в омут.
Лето ещё — улетели стрижи…
Небо синё — а никто не кружит…
Все здесь остались — они улетели…
Стрижики, стрижики, птицами лели…
Долго вам где-то — мне, мне вам — нигде…
Вам неизбежно быть, мне так в судьбе.
Нет никакого дела по рожденью.
И каждое постичь, того хотя.
Дар, говорят, не даст покоя жжением,
Чтоб вспыхнуть разрушеньем и дитя…
Создателя спросить: скажи нам, Старче,
Горит тогда Земля звездою ярче?
По нраву мне собака возле сена,
Дом с дымом возле дремлющего пса.
По нраву и небрежный вес безмена,
Мужское пенье не «на голоса».
Я не хочу ни с кем ни в чём тягаться
И не хочу в себе ни с кем лукавить.
Луна полмесяца — облунок.
Когда и вовсе нет её,
Ночная тьма когда не сумрак, —
Там редким бабочкам житьё.
И вдруг огонь не утра светом
Им в первый раз на тьме на это…
Сказал один словцо не в ток
Всему, что гладко льётся.
Как будто сдёрнул шерсти клок
Догадкой сумасбродства.
Забьют вмиг прозорливца…
И станут с плешью стричься.
Дождевое многоводье,
Нескончаемая сырь.
Спады мокрых охоботьев
Туч, распущенных до дыр.
В дождь и мыслить о не ясном:
В дождь ни с кем, один и сир.
О птица маленькая зяблик,
Для песни крохотный кораблик,
Приплывший в лес зимою дряблой.
Пристань на дереве вон там.
На лето мне соседом первым,
Под окна, в дебрях старой вербы.
Один художник старый, даже старец
За кисти-краски взялся в возрасте под сто.
А до того, на славы не позарясь,
Сусалью золотил поверхности крестов.
Лучшее, молвил, изведал давно.
Краски уж так, в забаву дано.
Кувшинка белая в воде
Прогретой лужи, среди гнили…
Часы ночные в темноте
Разбой, возможно, затаили…
Бел, чёрен — знаки от беды.
В зелёном гибнут от стрельбы…
Утро. Светает. Новое. Снова.
Солнце снова стать новым готово.
Снова и я, как древнее слово
Речью, побуду — днём очарован.
В праздничном часе, сна ли любого
Быть не собой, себе не слугою.
Всего каких-то пятьсот вёрст на юг.
Всего-то триста с небольшим ночей —
Кандык воскреснет счастьем маралух
На их полянах, с солнцем горячей.
Всего-то до весны сдержаться ждать.
До первых луж на жарких бийских льдах.
Листва — в полжелтизну. День — хмурый.
Сер воздух утренний. Туман
В поддельно грубой мокрой шкуре
К лицу не липнет, и к рукам.
И осень, обликом понура, —
И ложь и правда. Пополам.
Жить-быть телесным невидимкой,
Везде — незримою частицей.
И за безвестностною дымкой
От своего огня куриться.
Не то чтоб равным быть средь всех,
А то б — как перепел в овсе.
Темно, и ночь под тишиной.
Я в них до света заколдован.
Ни глубины, ни вышины,
Ни тьмы, но всё равно оковы:
Ходить — и не хотеть ступать,
И спать часы, как спать века.
Босым и налегке брести тропою,
Сырой, холодной от дождя ночного.
В жару, к реке идти, в сапожный запах
Талины, тины, тени неходящей
Глядящим, слышащим, дышащим, кем-то;
Собой, земли объятым вечной лаской.
Когда творца иль лицедея
Рублём и знаком наградят,
Подумать впору, что имеет
Для славы деньги и наряд.
Подумать и: судить имущим?..
От них взять милостыню лучше.
Парит кипящая вода.
Рассвет холодный, запоздалый.
Ветвей древесных нагота,
Других растительных созданий.
Всё вместе — осень: никогда
Не выходить из созерцанья.