Евгений Мартышев — поэт, член Союза писателей России, академик Петровской академии наук и искусств по отделению литературного творчества, лауреат XVI Международного конкурса (Нью-Йорк, 2006 год) на лучшее стихотворение, руководитель городского литературного объединения «Молодость» при Новосибирской писательской организации, автор трёх стихотворных сборников («Притяженье любви», «Дар небесный», «Утренняя молитва») и семи стихотворных сказок («Волшебный посох», «Сказ о стрелке Романе«, «Влас-музыкант», «Роковая паутина», «Таёжный отступник«, «Фрол-богомаз», «Сказ о Мироне — морском тритоне»), завершил работу над очередной книгой «Резчик Лавр». Это, по мнению автора, — сказочная трагедия, повествующая о судьбе талантливого художника, заключившего компромисс с совестью, поставившего свой талант на службу силам зла, о запоздалом горьком раскаянье и великом подвиге, совершённом во искупление греха. Повествование является предостережением всем, связанным с творчеством, о пагубных последствиях создания ими бездуховных произведений, ведущих, в конечном счёте, к деградации и вырождению человечества. Книга готовится к изданию в ближайшее время. Начальную главу из неё мы публикуем в этом номере.
Кондратий
Первая глава из новой книги «Резчик Лавр»
А ещё такая небыль…
(Вам нова пари держу).
Лепа или же не лепа —
подвигайтесь. Расскажу.
Ну, так вот, давным-давненько,
не скажу сколь лет назад,
в захолустной деревеньке
плотник здравствовал Кондрат.
Не красавец, не убогий,
не глупец и не мудрец,
но работничек от Бога:
хоть избушку, хоть ларец
сладит так, что млеют очи,
как в плену волшебных чар.
Даже носа не подточит
этот… как его? Комар.
А трудяга! Ранней ранью
встал и ну дела вершить!
С топором лишь в храм и в баню
не сподобился ходить.
Даже ляжет спать, представь-ка,
погрузит избу во тьму,
инструментец свой под лавку,
так спокойнее ему.
Да чего! Когда бывало
править надобно усы —
брал топор… евоным жалом…
наводил себе красы.
Ну а в деле… ох и дока!
(И откуда этот дар?)
На подряде ль, на толоке
он всегда и Бог и Царь.
Обмозгует всё заране,
ясный выберет денёк,
с сотоварищами — в сани
и — за брёвнами в лесок.
Что попало не уронит.
Ель, осину — обойдёт.
Липа — дерево в законе:
обувает — пусть живёт.
А сосна и дуб — что надо,
если строить вздумал дом!
Только чтоб не сучковаты,
не с гнильцой и не с дуплом.
Срубит чудо-исполина,
так ещё глядит, мастак,
чтоб не к северу вершиной
пало древо. Только так.
А иначе-де — дурное,
непременно в древе — зло.
Ну кому бы таковое
рассужденье в ум пришло?
Это что! Ведь дальше — больше:
выбор места для избы…
ин ведь тоже не на ощупь
и не абы да кабы.
В пустошь выгонит телушку,
где уляжется она,
там и ставь свою избушку
хоть на вечны времена.
И ведь впрямь не ошибется
(фактов не было и нет).
Хорошо тому живётся,
кто учёл его совет.
А уж если самолично
подрядился ставить дом,
тут никак без необычья
и едва ль не с колдовством.
Для начала кедр вкопает
в центре будущей избы,
домовому пожелает
малохлопотной судьбы,
захоронит ковшик мёда
вместе с черепом коня,
в храме вымолит погоду,
чтоб без солнышка ни дня.
А потом топорик в руки,
и поехало-пошло:
стукоток по всей округе,
визг пилы на всё село.
День, другой, неделя, месяц,
глядь — над сирым пустырём
горделиво, но без спеси,
сам собой воздвигся дом.
Да какой! На загляденье!
Словно мёд сочащий сруб!
Да резные украшенья!
Золотой на кровле луб!
А на охлупе-шеломе
деревянный петушок,
дабы всех живущих в доме
от нечистых оберёг.
Рад-радёшенек хозяин:
— Ох, Кондратий, ублажил!
Вот расчёт! Ещё желаю
угостить по мере сил.
— А давай! — смеётся мастер. —
Не распутствовал давно.
И тотчас пред оным яства,
золотистое вино.
Прощевайте все печали,
а родные подождут!
В общем, дня ли через два ли
и домой его несут.
Припосадят на крылечке,
крякнут (ноша нелегка):
— Извиняемся, конечно.
Забирайте мужика.
Дарья — верная супруга
выйдет, не было хлопот,
сядет рядышком — ни звука,
только горестно вздохнет.
Муженёк в хмельном угаре
растуманит мутный взор,
в страхе рядышком пошарит:
— Мать честна! А где топор?
Нет, не думайте, Кондратий
не из горьких выпивох.
Виноват обычай клятый,
поощряющий порок,
да и нрав его беспечный,
неспособный на отказ.
Охо-хонюшки! Конечно,
лучше б пил ядрёный квас.
Но ведь это несуразно
И, ей-бо, не по нутру!
Напиваться квасом в праздник…
Не смешите же — помру.
Ладно. Дальше про Кондрата.
В общем, в доме всё ладом.
Хоть не очень и богато,
но пристойно и с умом.
Печь у входа… красный угол,
где в окладах образа,
в поставце чиста посуда,
в уголочке — туеса,
рукомойник, стол дубовый,
лавки прочные вдоль стен,
самотканые покровы,
с одеяльцами постель.
Что ещё? Светец с лучиной,
коромысло на гвозде,
на печи тулуп овчинный —
там уютно, как в гнезде.
Там кладут сынка Лаврушу,
если часом прихворнёт,
иль весной промокнет в луже,
иль морозцем проберёт.
Мальчуган такой бедовый,
инда глаз за ним да глаз.
Прозевал — лечба по новой.
Но об этом не сейчас.
О другом… в семействе оном
мир да Божья благодать,
знамо, с мужем искушенным
и жене не бедовать.
Впрочем, Дарья с малолетства
работяща и бойка,
и, хотя не без кокетства,
сущий клад для мужика.
Утром встанет с петухами,
глянет, что там за окном,
постоит пред образами —
и пошла кружить волчком.
Столько сразу озаботит —
разгрести не хватит дня:
потихоньку печь растопит,
глядь — из кадки прёт квашня,
в стайке пойло ждёт Бурёнка,
куры квохчут — дай зерна,
кошка — ласковая шлёнда —
льнёт, мяуча, — голодна.
А ещё кормить супруга
да в дорогу узелок.
Аж до вечера разлука.
Ох, намнётся мужичок!
Ну а Дарью лишь под вечер
приотпустят чуть дела.
Сядет (скоро с мужем встреча)
у накрытого стола.
Рукоделие иль прялка
да вполголоса мотив.
За околицей — тальянка,
гулевой речитатив,
запах трав плывёт с покосов…
Но едва звякнёт кольцо,
рукоделие отбросив,
Дарья — пулей на крыльцо.
Муж… Кондратушка вернулся,
хоть и вусмерть утомлён,
но красивый светлорусый,
очи синие, как лён.
Пропотелая рубаха,
в прядях — стружки завиток.
— Ох, — вздохнёт, — устал, однако.
Ну и выдался денёк!
Дарья в дом проводит мужа,
приобнимет, горяча:
— В баньку! В баньку, дорогуша!
Поспеши. Остынет чай!
После баньки в свежем чистом,
приготовленному рад,
попивает чай душистый
раскрасневшийся Кондрат.
Благодать. Супруга рядом.
На столе румян пирог.
Хлебный дух. Теплынь. Порядок.
Всё, как надобно, и в срок.
Неторопкая беседа,
как всегда, о том, о сём.
Тут же Лаврик-непоседа
забавляется с котом.
Видно, лепо мальчугану,
когда в сборе вся семья.
Смех бубенчиком стеклянным
брызжет, взрослых веселя.
А и то! Какое счастье
быть с любимыми в родстве:
Заслонят от всех напастей,
хоть ходи на голове.
В завершенье дня, вестимо,
у лампадки, у икон
перед взором негасимым
благодарность и поклон
за судьбу (Господь уважил),
за безгорестный денёк.
Хорошо б и завтра так же
где-то в чём-нибудь помог.
Вместе с родными Лаврушка
шепчет благостный канон,
а потом — на печь послушно
и до утра канет в сон.
Тятя с матушкой — в постелю,
но Морфей для них не суть.
Для влюбленных день — неделя,
наскучались. Как уснуть?
Наласкаются досыта!
Столь наскажут нежных слов!
Тут и дрёмушка со свитой
презатейливейших снов.
Всё! Ниспущена истома
на младых. Сгустилась тьма.
И до утра тихо в доме.
Относительно весьма.
Относительно, поскольку
ровно в полночь скрип да скрип.
Шмыг! Наружу из подполья —
домовой малой, как гриб.
Следом — кроха домовиха
в сарафанце расписном.
Оба-двое тихо-тихо
обойдут уснувший дом.
Позаглянут во все щелки,
в самый дальний уголок:
— Ба! Немытая тарелка!
— Ба! Нестираный платок!
— Эх, Дашутка, что ж ты, право?
Ну да это не беда!
Потихоньку всё поправит
осторожная чета,
попеняет, глаз да глаз, мол.
Миг-другой — и гнев прошёл.
Покряхтев, как верхолазы,
по скатерочке — на стол.
— Ну и где нам угощенье?
Позабавимся чуток.
— Ох! Вишневое варенье!
— Ух! С капусточкой пирог!
Тёплый чай нацедят в блюдца
(благо вовсе не остыл),
сядут рядом — не напьются.
А и можно ль? Свыше сил!
Разомлеют, повздыхают.
Поскребёт Хозяин лоб:
— Дочь-малышка подрастает.
Выдать замуж. За кого б?
За соседа-домовёнка?
Так, считай — прощай навек.
Ей бы здесь найти милёнка,
пусть бы даже человек.
Лавр — малой. А вот Кондратий…
Как, Домань, такой расклад?
— Ты чего, родимый, спятил?
Аль забыл, что он женат?
— Так-то так… оно конечно…
знамо — думать не моги…
но порой в делах сердечных
так завьются узелки…
— Охо-хо! Ты думай, старый.
Ведь на то и голова.
Ну-к, плесни из самовара!
Глянь, луна-то какова!
На заре — конец застолью.
Лишь наметился рассвет,
домовые — шмыг в подполье,
словно не было и нет.
Правда — косточки от вишен,
нет конфектов, пролит мёд.
Впрочем, может, это мыши?
Но тогда что делал кот?