Вся поэзия, как справедливо заметил Владимир Маяковский, - езда в незнаемое. Потому что когда впервые читаешь стихи, написанные человеком, которого давно уже знаешь, - всегда удивляешься. «Вот ведь, - думаешь, - какой он, оказывается, на самом деле!» И мне почему-то кажется, что с нашими читателями сегодня именно это самое и произойдет. Потому что сегодня мы представляем вашему вниманию стихи Владимира Назанского, человека в Новосибирске весьма известного.
Особенно - в культурной среде и среди деятелей так называемого сибирского андеграунда. Что ж, тем удивительнее и неожиданнее будет впечатление от стихов Владимира Назанского - от стихов нежных и звучных, простых и таких «незамороченных»... как, впрочем, и положено стихам, продолжающим традиции русской классической поэзии. Я думаю, стоит добавить, что публикуемые сегодня произведения Владимира Назанского, взяты из его сборника «Холмы». Сборник этот издан настолько недавно, что еще пахнет типографской краской, но те, кто успел с ним ознакомиться, уже оценили его по достоинству. Оцените же и вы, дорогие читатели.
С уважением - Арк. БОБИН, администратор Вечерняя сказка В синем лесу собирались ночные печали, Что покидают уснувшие души людей, Чтобы легчали глубокие боли печали, Чтоб возвращались под утро печали светлей. Маленький карлик с фонариком по лесу бродит, Карлик с фонариком светлой печали ночей, Свет замирает, мерцает, блуждает, находит Влажные души печали уснувших людей. С синем лесу обвенчали ночные печали Грустного карлика с грустью печали моей. 1976. Восточная застольная в духе Ли Бо Печаль земли в своем витке, Как инкрустация на кубке, Присутствует в любом глотке, Но чаши полные пригубим. Постойте пить, постойте петь, Пока растает песня грусти, И песню радости допустим Меж нами за столом сидеть. Поднимем звонкое вино, Изымем горькое сознанье, Но нам забыть не суждено То, что присутствует меж нами. 1977-78. *** Что же мне делать - разбужено чувство тревоги, чувство печали - нет ощущенья судьбы. Только закрою глаза - бесконечные вижу столбы, да пять тополей вдоль железной дороги стоят, задыхаясь в пыли. Пить бы отвар из прекрасного гордого слова и настаивать долгие ритмы в кувшинах души, чтоб тягучая фраза забвенья, лекарственный корень надежды и мечта обманувшая снова вернулась... вернись... Терпкая горечь в губах беспредельности тает, только очнусь - пыль, тополя, суета. И пустеет, сжимаясь, душа. 1979. А. Перервенко Уже деревенеет Томск, И снова цепенеет время, И дело, видимо, не в том, Что перервалось наше племя. Жизнь цепенеет, словно сом. Зимою засыпает время. Лежит под деревом Ньютон И ждет, когда созреет семя. Так в ожидании плода Проводим мы за годом годы. Темницы рухнут, и свобода, Быть может, свалится когда-нибудь. 1985. *** Мерцает в полутьме вагон, Сосед-майор похож на дога, Путь на восток, ночной вагон. Куда несет меня дорога? Нет, я не ссыльный, я - другой, Родился сдуру я в Сибири, Из кожи лезь, согнись дугой - Не убежать от этой шири, От этой гири роковой, От наших правил и законов, Душа в футляре роговом Уснет, уставши от препонов. Прописку спрашивают все Уполномоченные лица - И перезимовав в столице, Я возвращаюсь по весне. Путь на восток, ночной вагон. Сосед уснул, сосисок полный, А за вагоном нам вдогон Пологие несутся холмы. 1986. *** На стене висела карта - Вот Мадрид, а там Джакарта. Полз по карте таракан, Миновав немало стран. Таракану - что границы? От границы до столицы Его тельце достает. Таракан ползет вперед. Он моря и океаны Проплывает, словно кит, Ищет капельку сметаны И усами шевелит. Так дополз до края карты - Там, где эскимосов нарты. Не испачкал, не накапал, Посидел - и спрыгнул на пол. 1988. С. Н. Кедр, лиственница и сосна. Вертухай в виртуальном пространстве сна. Слово, затертое, как палимпсест, Съезд КПСС, непременно съест, Съест пионера и девушку Катю, Выпьем, Михайлов, еще накатим - За Хаммурапи, за Госкомлесхоз, За ассирийские крылья стрекоз, За комсомольцев Сарданапала, За отраженье звезды пятипалой В черной, вчерашней, ушедшей воде, За «Ниоткуда с любовью»... Нигде Так бестолково вчера и сегодня Не было. Как наказанье Господне - Кедр, лиственница, болотная ряска, Частокол и проволоки черта... И вертухай, переодетый в рясу, Вновь запрещает фильм про Христа. 1997. Разрозненные строфы Ломкое счастье с горчинкой грядущей разлуки, Ветви сирени волнуются в купах зеленых, Как на дне океана ночного шумящие кроны, Как на дне океана истомы, истоки. Излуки. Глаз, струящих печаль, глаз с удлиненным разрезом (С этим древним разрезом, присущим портретам в Фаюме, Я знаком был давно). Это знак узнавания. Грезим О былом и о будущем, пестуя долгие думы. Уж молочная свежесть речного тумана слоится, Луговины росою полны и далекой прохладой - И сознание к лампе настольной вернуться стремится, К человечьему свету и следу, лёту и ладу... Только птицы арканят свои горловые напевы, Эти трели ночных поцелуев, пернатое чувство свободы, Только мреющих сумерек утра воздушные своды Растворяют далекое в выси созвездие Девы. *** Город знакомых лиц, Город привычных улиц, Тихо иду, ссутулясь, Не замечая лиц. Падает тихий снег, Зыблется мягкий свет, Опускается на берет И лежит там, как оберег, И холодит сквозь ткань Мой затылок длинноволосый, И затушивает папиросу Made in Тмутаракань. Опускается тихий снег, Словно ели слышимый вздох, Так нисходит на землю Бог Над течением черных рек. Сохрани меня, тихий снег, Раствори меня, белый свет, И в реке скоротечных лет Охрани меня, оберег. *** Облетела листва - Паства солнца и лета, Пролетела Литва В виде поля и ветра. Ветер, ветви колышь - Пусть влажнеют во взоре Очертания крыш И холодное море. Чуть слышны голоса, И открылись за мысом Золотые леса И прозрачные выси. На пустынные пляжи Набегает волна, И песчаную тяжесть Поднимает со дна, Словно тянутся вдаль Бесконечные нити, В сердце зреет печаль Неизбежных событий.