Ефимыч

Ефимыч невысокого роста, с живыми умными глазами, неторопливый в движениях, войдя в мой кабинет, приветливо поздоровался, присел на краешек стула. Я узнал, что он уроженец района, много лет работал шофером на грузовой машине, а теперь согласился на легковушку.
И вот колесим мы с ним по району, переезжая из одного села в другое, я встречаюсь с руководителями, специалистами, бываю на фермах, в бригадах, разговариваю с людьми — одним словом, работаю. И в этой работе Ефимыч, сам того не подозревая, помогает мне. Он действительно очень хорошо знал территорию района, точно ориентировался в хитросплетениях полевых дорог, завозил в такие места, куда известный Макар с телятами не забирался.

Но самое главное, по моим наблюдениям, Ефимыч неплохо знал людей. В то же время многие из них тоже хорошо его знали и относились к нему с уважением. Директора совхозов, бригадиры тракторных бригад с почтением здоровались с Ефимычем за руку, а поварихи на полевых станах непременно приглашали отведать свежих щей. Почти в каждом селе у Ефимыча имелись, по его выражению, дружки. Но и дружки эти тоже были особенные. В поселке Троицком, что стоит на самом краю района, проживал самый, пожалуй, главный дружок — старый партизан, ветеран колхозного движения, бывший председатель сельсовета Корней Кулемин. Промеж себя мы звали его дедом. А когда бывали в этих краях, Ефимыч обязательно говорил: «Заедем к деду Кулемину молочка попить». И заезжали. Я с удовольствием слушал разговоры, воспоминания двух немолодых уже людей, дивясь их памяти, деталям жизненных ситуаций.

В Жуланке в дружках Ефимыча числился бывший главный инженер совхоза Зубов, в Решетах — старейший механизатор Михаил Петрович Байдуга, в Черновке — молодой радист, мастер на все руки Толя Карпов, в Покровке — сельский учитель Иван Данилович Блинов. Я не говорю уже о знаменитых и известных в те годы на всю область бригадирах тракторных бригад Кочковского совхоза Василии Руденском, Киме Ромаеве, Василии Устюжанине. Он их не просто знал, а был в курсе их дел. Ефимыч первым рассказал мне, что в столовой полевого стана бригады Кима Ромаева стоит отдельный столик, за которым механизатора, добившегося наивысшей выработки за день, кормили бесплатно. Хотя цены в то время были мизерными.

Вот с такими людьми водил дружбу Ефимыч. И, наблюдая за этой дружбой, я убедился, что строилась она на уважительном отношении друг к другу. Он одинаково ровно разговаривал с директором крупнейшего совхоза Михаилом Степановичем Антоненко и бригадной поварихой Анной Петровной Слышик. Ни перед кем не заискивал, но и превосходства своего не показывал. И еще приметил я, что Ефимыч никогда, как говорится, не лез на глаза. Бывало, разговариваю с механизаторами, животноводами, а Ефимыч стоит в сторонке и вроде не слышит, о чем идет речь. А потом, когда мы остаемся одни, нет-нет да и вставит свое словечко к характеристике того или иного человека.
Еще с вечера мы условились, что утром пораньше выедем в Быструху.

— Это хорошо, — довольно хмыкнул Ефимыч. — Давненько не виделись с Михаилом Николаевичем.

— Тоже поди твой дружок?

— А как же. Сразу после войны работал я в автобазе, которая квартировала в Быструхе. А Михаил Николаевич в ту пору председателем колхоза был. Ох и помесили мы с ним грязи. Поехали весной в Каргат за семенами, машин десять набралось. А дороги-то уже, считай, рухнули. Веришь — нет, полста верст почти двое суток пробивались. А Банников сам с нами ездил. Так вот за эти сутки он не раз сходил в ближайший поселок, выпросил картошки, молока, накормил нас — и снова буксовать. Если бы не он, ни за что бы нам не выбраться. Горячий мужик, ужас. И дружелюбный. Мы уже выдыхались, а он одно: «Копай, ребята, копай». От одной машины к другой так и снует. Одним словом, Нагульнов, и все тут.

— Кто, кто? — не сразу понял я.

— Нагульнов, поди читал.

— А деда Щукаря у тебя случайно нет в дружках?

— Кого нет, того нет, — серьезно ответил Ефимыч. — А Банниковым будете довольны.

Вечером в сельском клубе народу битком. На сцене за столом районное и местное начальство. Приехавшие отвечают на вопросы сельчан. Собранием управляет секретарь парткома совхоза Михаил Николаевич Банников. Высокий, поджарый, в кителе с накладными карманами, в строгом галифе и сапогах, начищенных до блеска. Быстрый в движениях, говорит резко, правая рука то и дело рубит воздух. Михаил Николаевич из породы ярых патриотов и защитников деревенской жизни, землю, свое село любит до самозабвения, предан им, жесток с летунами и лодырями, зато с умилением часами может рассказывать о лучших людях совхоза.

Утром при встрече я поинтересовался:

— Как, Михаил Николаевич, готовы к вечеру вопросов и ответов?

Банников, словно отдавая рапорт, отчеканил:

— Все готово. Мужики побриты, подстрижены, бабы навели шик, брехуны предупреждены, чтобы не лезли на трибуну.

— Может быть, объясните, что все это значит?

— А что тут объяснять. Не часто самое высокое руководство района бывает на собраниях народа. А тут на тебе, спрашивай — отвечаем. Праздник это для людей, а на каждом празднике должен быть порядок.

— Ну а насчет брехунов, серьезно, что ли?

Банников смутился:

— Извиняюсь, вырвалось, конечно. Хотя, — снова оживился, — есть любители поболтать, пришлось кое с кем переговорить.

И вот сейчас в ходе вечера Банников одним разрешал задавать вопросы, а других сдерживал.

— Вы что, по выбору слово даете?

— А я знаю, кто дело будет говорить, а кто чепуху молоть, потому так и поступаю.

В это время, не обращая внимания на жесты Банникова, в зале поднялся грузный мужик с копной на голове непокорных черных, как смоль, волос, прокашлялся в кулак, переступил с ноги на ногу и начал:

— Я вот хочу задать вопрос насчет порядка. Пусть первый секретарь райкома скажет, правильно ли местное начальство делает или нет.
Банников весь напружинился, сурово сдвинул брови, нервно потер ладони. А мужик между тем продолжал:

— Если правильно, то тогда я прошу, как говорят, пардону, а если нет, то пусть они мне в глаза посмотрят.

— Антон, — не выдержал Банников, — ты короче говори, что тебе надо и в чем твой вопрос.

— А... а... а, — встрепенулся мужик, — тебе не нравится. Нет, будь добр, послушай. В каждом деле должен быть порядок. Так я говорю или нет? — поворачиваясь направо и налево, спрашивает соседей оратор.

В зале послышались смешки. Банников решительно поднялся:

— Ты вот что, Антон, перестань наводить тень на плетень. Люди-то тебя здесь знают, и я резонно предупреждаю: если ты не хочешь идти в ногу со всем мировым человечеством, то уходи с дороги. А ослаблять наш трудовой народ и позорить свое село перед руководством района мы тебе не позволим.

К удивлению нас, районщиков, зал разразился аплодисментами. Антон махнул рукой и сел.

— А вопрос твой, Антон, я знаю, — продолжал Банников в наступившей тишине. — Вопрос у нас, товарищи руководители, давнишний. Построили мы прекрасное помещение под больницу, купили оборудование, все честь по чести. А вот врача нет. Фельдшер командует. Мы толкуем народу: потерпите годик, вернется наш стипендиат из института, да не один, а жену с собой привезет, вместе учатся, так что два врача будет.

— Дай-то Бог, дай-то Бог, — закрестилась старушка в переднем ряду.

— А тебе, бабуля, зачем доктор? — спросил чей-то игривый голос. — И так уж, поди, лишку прожила.

Хохот покрыл последние слова насмешника. Когда клуб опустел, была уже довольно поздняя ночь.

— А причем здесь мировое человечество, Михаил Николаевич? Что это вы так на Антона разразились?

— А притом, что я тысячу раз ему объяснял ситуацию, сегодня предупреждал, чтобы не вылазил. Но его медом не корми, свежему человеку вопросы преподнести. И каждый раз одно и то же, людям уже надоело. Вот я и не сдержался. А насчет мирового человечества вы уж извините.

Домой возвращались поздно. Молчали. Я ждал, что Ефимыч все равно не выдержит. И не ошибся.

— Любят Банникова в деревне. Видишь, как захлопали, когда он Антону резанул. А послушал бы, как он в районе на конференциях выступает. И откуда только слова берет горячие.

— А ты как про конференции знаешь?

— Партстаж-то у меня еще довоенный, так что я на конференцию не раз избирался от своей ячейки. Как дело дойдет до выдвижения кандидатов, так молодежь в один голос: «Давайте Ефимыча изберем, он у нас живая история».

В самый канун войны закончил курсы шоферов Ефимыч. Женился. Привел в дом молодую учительницу из соседнего села. С Ольгой Яковлевной они прожили большую жизнь, вырастили троих детей. Это была прекрасная, трудолюбивая семья. Когда Ефимыч вышел на пенсию, нa своем земельном участке развел целый сад. Культурные деревья, кустарники, цветы, ухоженные, цветущие, создавали уют и красоту. Ефимыч очень гордился своим творением.

Но это было значительно позже. А тогда, в 1941 году, на третий день после объявления войны, Ефимыч вместе со своими одногодками на своих автомашинах из Кочек отправились в Новосибирск. А 28 июня в составе 153-й стрелковой дивизии, ставшей затем 18-й гвардейской Инстербургской краснознаменной ордена Суворова 2-й степени стрелковой дивизией, двинулись на фронт. Ефимыч со своей колхозной полуторкой попал в 158-ю отдельную роту химической защиты. Эшелон разгрузили вблизи Смоленска, за Днепром, и сразу — в бой.

— Я ведь всю войну прошел, от звонка до звонка, — говорил мне Ефимыч. — В каких только передрягах не побывал, скольких мировых дружков потерял, а вот, как видишь, жив остался. Иной раз внук спросит, страшно, мол, деда, на войне было? А ни черта не страшно. Привыкли. Утром выходили, как на работу. И знаешь, что чудно? Закончилась война, собрались мы, одногодки, чувствуем, не сегодня-завтра демобилизация, а жалко расставаться. Сроднились навечно. И кого только среди нас не было — русские, украинцы, татары, казахи... А дружба была — не разлей вода. За Москву дрались все отчаянно.
Ефимыча за оборону столицы наградили медалью «За отвагу».

И все же беда не обошла сибиряка. Битвой за Кёнигсберг весной 1945 г. заканчивалась война для Ефимыча. А 22 апреля он на своей автомашине подорвался на противотанковой мине, получил тяжелую контузию, восемь суток практически не мог говорить. Но все обошлось благополучно, домой солдат вернулся живым и здоровым.

Накануне Дня Победы в 1966 г. Ефимыч вдруг спросил:

— Можно, я завтра не выйду на работу?

— Что-то случилось?

— У меня этот день выходной, поминальный выходной, буду своих дружков поминать.

Вечером я заехал к Ефимычу домой. Он сидел один за столом, перед ним стояло несколько стопок с вином, накрытых кусочками хлеба. Сам он, уже немного захмелевший, тянул солдатскую песню.

— Видишь, один остался. Сижу поминаю своих сотоварищей, вместе киселя хлебали, по самые ноздри лиха хватили... Лежат они, бедные, в чужой стороне и не знают, не ведают, что тоскую я по ним денно и нощно. Теперь вот немного отлегло, а попервости каждую ночь во сне с дружками воевал, проснусь, а по телу пот холодный выступает. Будь проклята она, эта война!