Хранитель фондов

Впрочем, многие буряты смотрятся моложе своих лет. На этой национальной особенности приезжему можно… обмануться. Тот же Коля Цыремпилов давно заслужил почтительное обращение. Он глубокий исследователь, и среди иностранных языков, которые он знает, — английский (что уже привычно для большинства наших ученых), а также тибетский и монгольский.

Его кандидатская диссертация посвящалась биографии и судьбе… Чжамьян-Шадбы I Агван-Цзодуя, труд которого с поэтическим названием «Причал к удивительно благому делу» рассматривался в работе Николая Цыремпилова как «источник по истории Центральной Азии ХVII — первой четверти ХVIII веков». Этот очень моложавый историк-востоковед, к тому же еще руководитель общественной организации «Региональное объединение молодых ученых», получал весьма интересные отечественные и зарубежные гранты. Например, для стажировки в Институте истории и культуры Индии и Тибета в Гамбурге, стипендию фонда «Букке Дэндо Кёкай» для проведения исследований в центре по Северо-Восточной Азии (город Сэндай в Японии), ему была выделена стипендия фонда Айрекс для проведения стажировки в университете американского штата Индиана. Его работы (вместе с коллегами) по истории буддизма и Тибета печатались в разных изданиях, в том числе и зарубежных.

Вот вкратце некое резюме о моем очередном собеседнике из среды молодых ученых, но на этот раз из Бурятского научного центра СО РАН.

В беседе Коля был, конечно, проще и доступнее, чем… тема его диссертации.

Реальность как условность
— Скажите, Николай, — спросил у него, — а много ли буддистов на свете? Судя по публикациям, эта религия укрепляется в последние годы. Или не так?!

— Бесспорно, так. Что связано в первую очередь с объективными процессами, которые переживает человечество в нашу постиндустриальную эпоху, когда в людях меняются ощущения времени, всей жизни, искусства. Буддизм обращает многих людей, особенно образованных и интеллигентных, к изначально казавшимся абстрактными идеям и истинам и призывает не полагаться на органы чувств и не воспринимать реальность как единственно истинную и существующую.

Будда об этом говорил еще за две с половиной тысячи лет до наших дней, он призывал людей не относиться максимально серьезно к тому, что мы видим и воспринимаем, считая, что все правильнее воспринимать с тотальной условностью. Теория вероятности Эйнштейна или двоичная теория существования элементарных частиц уже давным-давно доказали несостоятельность механистической теории, которая в свое время обеспечивала прорыв человечества к прогрессу. Теперь мы понимаем, что в какой-то момент реальность нельзя считать… реальностью. К примеру, электроны существуют и не существуют в одно и то же время.

— А вы сами-то как ученый на какой точке зрения стоите?

— Для меня это очень сложный вопрос. В данный момент у меня еще нет, по сути, устойчивой точки зрения. Я нахожусь в стадии формирования такого устойчивого взгляда. Пока каждый месяц моя точка зрения корректируется на реальность, и я анализирую то, насколько адекватно буддизм ее описывает. Признаюсь вам, многое в буддизме не приемлю, нередко он разочаровывает. Но оправдываю его тем, что, возможно, то, что разочаровывает и не лежит в основе буддизма, привнесено в него позднее. Однако основная суть буддизма очень близка к тому, к чему ныне приходит человечество. А это плюрализм буддизма при подходах к реальностям и их оценкам. Вспомним искусство: в нем далеко не всегда изображается так, как видится реально. Жизнь на сцене преображается иначе, чем в окружающей нас действительности. Творчество часто отходит от реализма, предлагая людям некие иррациональные решения. Конечно, истина существует. Но обожествлять ее едва ли стоит.

Рискну даже на такое сравнение. Мы, без всякого сомнения, разгромили фашизм. Но не окончательно, не безусловно. Он дает о себе знать во многих странах до сих пор. В том числе, к сожалению, и в России. Когда, например, убивают у нас людей только за то, что они другой национальности. Плюрализм буддизма, в сущности, предлагает не забывать об этом.

Корабль в океане систем
— Как я понял, Николай, вы изучаете как старые, так и новые, привнесенные документы буддизма?

— Да, и те, и другие. Скажу более конкретно: сейчас мы занимаемся введением в каталог, то есть в документооборот того, что уже имеем. Иначе говоря, знакомим научную общественность с документами. Примерно XVI—XVII веков. Как раз то, что стало в буддизме классическим стандартом. По крайней мере, в тибето — монгольском буддизме, едва ли не самой замечательной части буддизма мирового. Из этого утверждения, кстати сказать, вытекает и ответ на ваш вопрос: буддистов в мире не тысячи, а миллионы.

Сейчас работа в институте настолько интересна, что съедает все время. Я даже отказался от преподавания в университете, который в свое время закончил. Некогда. Изо дня в день, приходя на работу, я включаю компьютер и несколько часов подряд посвящаю изучению рукописей по буддизму. Прежде всего делаю замеры внешние и внутренние, подсчитываю количество строк…

— Послушайте, Николай, да почти все журналисты, а то и писатели, всегда подсчитывали строки! Вы не хотели в юности стать журналистом?

— Знаете, вы угадали. После школы я именно журналистом и хотел стать. Но об этом расскажу чуть позже...А пока вернемся к рукописям. В работе с ними мы строго придерживаемся давно отработанной методологии. К примеру, я должен определить, где и когда была произведена бумага, из которой сделана книга. Бумаг великое множество, и те книги, из которых делались буддийские сутры, могли быть и из пальмового листа, и из рисовой китайской бумаги, и из очень жесткой тибетской бумаги, выделанной из корневищ гималайского кустарника, весьма аллергенного материала. У меня — увы! — очень тяжелая форма аллергии. Теперь, правда, предохраняюсь, работаю в маске, хотя раньше этого не делал и... поплатился.

Затем я книгу, с которой работаю, хотя бы по диагонали прочитываю и определяю ее жанр, смотрю, насколько она соответствует тому, к чему была приписана ранее.

— Коля, скажите, над какой древней книгой вы работаете сейчас…

— Она называется «Корабль в океане философских систем». Это известный трактат тибетского автора. Он описал все существовавшие до него философские системы, дающие характеристику реальности в те времена. Конечно, этот автор не знал европейских философских систем. Да и китайские системы он не описывал. Это индийские системы, и Тибет здесь играет роль как наследник индийской цивилизации.

— Интересно, а имя, фамилия этого автора сохранились?

— Да, Шикимуне. Но это его трудовая фамилия. В Тибете описание философских систем было вполне принятым жанром литературы. Он доказывал преимущества, превосходства буддизма над всем существовавшим еще до появления самого буддизма, параллельно ему и после него. По сути, буддизм рождался в постоянной битве с другими философскими системами, убеждая всех, что он безошибочен в сравнении с другими. В Индии в особой степени была развита система ученых диспутов, на которых постоянно использовались литературные источники. И если участник таких диспутов проигрывал, то он был обязан поменять свои взгляды и встать на точку зрения оппонента. А если проигравший не менял взглядов, то ему полагалось покончить жизнь самоубийством. В книгах, о которых мы ведем с вами сейчас речь, выстраивалась буддийская логика, своеобразная система доказательств, широко применяемая на диспутах. Авторы буддийских книг учат, как доказывать каждый постулат. Буддийская логика чрезвычайно регламентирована.

От победы до самоубийства
— Меня, Николай, несколько удивляет ваш рассказ. Как это вы, окончив советскую школу, «впали» в буддизм и столь сильно увлеклись им?

Я родился в семье историков, которые учились и преподавали в Ленинградском университете, где вы, как узнал, проходили стажировку. В этом вузе всегда была хорошая научная школа востоковедов. Но из далекого детства ни одного слова о буддизме не помню. А вы в еще более далеком Улан-Удэ стали историком и знатоком буддизма.

— Я, видимо, вовремя родился, — улыбнулся Николай Владимирович.

— Правда, моя связь с буддизмом в детстве была минимальной. С помощью бабушки. У нее стояла гунгарва — то, что по-русски называется божницей. Она висела в углу, и бабушка зажигала в ней зулу, или масляную свечу. Молилась бабушка очень незаметно, боясь подвести близких.

Отец у меня был убежденным коммунистом. Для меня советская школа была важнее жития Будды. Помню, что я нередко спрашивал у отца, какую должность занимал Ленин, кем он работал. Отец отвечал одно и то же: «Он был вождем». Мне это было не очень понятно, как это так — быть вождем. Мне вождь представлялся в виде аборигена с набедренной повязкой.

— Во всяком случае без галстука?!

— Это уж точно. Но многое изменилось в турбулентные девяностые годы, когда на психику молодежи свалились такие коренные перемены в стране, что она стала искать новые пути для своей жизни. Тогда возрос интерес и к религиозной литературе. Время было в какой-то степени диковатое, но и на редкость интересное для моего поколения. Едва ли правильно, но я его ассоциирую с годами Гражданской войны и становлением советской власти. Сейчас мне кажется, что наша юность проходила в революционную эпоху.

— И именно тогда вы поступили в Бурятский университет?

— Я в то время выиграл (ныне считаю, что совершенно случайно) республиканскую олимпиаду по истории. Меня сразу приняли на исторический факультет. Но в итоге я на него сначала не пошел, так как очень хотел стать журналистом и намеревался поступать в Новосибирский госуниверситет на журфак. В это время мама моя услышала по радио, что в нашем Улан-Удэ открывается филиал НГУ. Зачем же ехать?! Тем более что сперва это был совершенно замечательный филиал. Комиссия, приехавшая к нам, состояла из первоклассных специалистов. Прошел жесткий конкурс и отбор в НГУ. Хотя преподавателей не хватало и нам повезло, что костяк их сформировался из ученых Бурятского научного центра. Нас с первых шагов учило великолепное ядро педагогов. То есть сразу определился высокий научный уровень. Скажем, археологию у нас преподавал Прокопий Коновалов, первооткрыватель Гуннского городища. Прекрасно вели свои предметы специалисты по монгольскому и китайскому языкам. Словом, это был высокий класс, интересная учеба, которая увлекала. В филиале НГУ в Улан-Удэ сложился особый климат. Сейчас его — увы! — уже нет. Одни уехали, других развела с университетом жизнь. Мне есть с чем сравнивать. Я посещал занятия и в Санкт-Петербурге, и в Гамбурге, и в Гарварде, в классических элитных университетах… но память сердца сохранила прежде всего то, что было в нашем филиале НГУ на первоначальной стадии. Буддизму в нем уделялось большое внимание. Хотя, если откровенно вспоминать, когда началась специализация, отличников брали на китаистику, а разгильдяев на монголоведение. Я попал как раз на монголоведение. Двоечником никогда, конечно, не был, но характер имел не райский. Поссорился с преподавателем и на китаистику не попал, а хотел. Тогда я считал, что мою жизнь загубили. Сейчас об этом забавно вспоминать. Больше того, сегодня я очень благодарен тому, что случилось тогда. Мне очень повезло с преподавателем. Это была Галина Ринчиновна Галданова. Она работала вот здесь, в этом кабинете, где мы с вами сидим. К сожалению, она уже ушла из жизни… Галданова была хранителем коллекции. И ныне я занимаю ее должность. Она могла часами заниматься со мной. Мы многое вместе с ней перевели. Сейчас я мало знаю преподавателей, которые могли бы часами отдавать свое личное время работе со студентами, как Галданова. Подчеркну, что даже не аспирантам, а именно студентам. Благодарен ей и за то, что она отправила меня в Санкт-Петербург учиться тибетскому языку. Хотя в нашей Северной столице очень удивлялись этому. Зачем, мол, к ним приезжать из Бурятии, которая уже триста лет находится в сфере тибетской культуры и языка?! Но мне эта поездка очень помогла. В Питере первоклассная, очень выверенная классическая школа востоковедения, чего иногда не хватает востоковедению бурятскому.

Особенно в постановке методов обучения. Это воистину золотой стандарт.

Хотя у бурятской научной школы есть и свои особенности и преимущества.

Востоковед с неизбежностью филолога
— Скажите, Коля, как бы вы сами определили вашу нынешнюю специальность?

— Как написано в дипломе: историк-востоковед. Но я занимаюсь историей, которая тесно связана с языками, потому что очень многое приходится переводить. Поэтому хочешь не хочешь, а вынужден быть и филологом.

В Петербурге я сосредоточенно изучал тибетский язык, и моя кандидатская диссертация основывалась на моем первом личном переводе большой тибетской книги. Это была биография выдающегося человека — своего рода Ломоносова в Тибете. Он жил в восемнадцатом веке. У него дата рождения почти один в один совпадает с датой рождения Лейбница, немецкого математика, философа и вообще универсального человека и ученого. Немало и другого, что совпадает в их биографиях. Они, например, в один и тот же год возглавили кафедры в своих университетах. В один и тот же год им присудили почетный титул всеведущего, всезнающего профессора.

— Вы верите в иррациональность таких совпадений?

— Мне кажется, что иногда какая-то сила посылает выдающимся людям, живущим в разных странах, всплески особой энергии. Когда, например, родился Сократ, тогда же родился и великий ученый в Индии Сараха, которого, конечно, меньше знают. Но и он был человеком огромного интеллектуального масштаба. То, что проповедовали Сократ и Сараха, очень близко, похоже. В том и другом постоянно «жил» какой-то внутренний голос, подсказывающий, что нужно говорить своим ученикам.

Такие совпадения заставляют по меньшей мере задуматься.

— Коля! А книгу, которую вы перевели для диссертации, раньше, до вас, не переводили?

— В тибетологии так много трактатов, которые раньше никто не переводил! Их гораздо больше, и в сотни раз, чем тех, которые переводили. Мы с вами спустимся в подвалы нашего хранилища и вы увидите огромные тома, которые как неизведанная земля. Тибетология — это еще непаханое поле. И к счастью — есть над чем работать, и к сожалению. Потому что еще малые знания о Тибете не дают пока возможности понять нам в полной мере эту цивилизацию. Биографии в изучении истории играют огромную роль. Историю творят люди. И важно знать, какие они были, что сделали. Есть французская научная школа, в которой убеждены, что историю надо изучать не по официальным хроникам и сообщениям, а по судьбам людей, выдающихся и рядовых, словно затерявшихся во времени, по дневникам, конторским книгам и другим документам, которые относятся к второстепенным.

Мы особое внимание обратили на судьбы монахов. Тибетская культура очень религиозна. Хотя и светские элементы в этой культуре, естественно, присутствуют. Но религия в тибетологии — это, конечно, первая скрипка, она фундамент общества.

— Надеюсь, вы в Тибет ездили?

— Хороший вопрос. И мне его часто задают. Но в Тибете я не был ни разу.

Хотя пытался туда попасть. Не был ни разу и на территории Китая, где теперь Тибет находится. Когда я подал прошение, чтобы меня пригласили на Тибетологический конгресс, разрешение мне не пришло. Пятерым специалистам пришло, а мне — нет. Возможно, потому, что я активно участвовал в различных акциях по защите прав человека в Тибете. Могу только об этом догадываться…

Но я был в Индии, где возник своего рода маленький Тибет. Около ста тысяч человек вместе с духовным лидером далай-ламой осели в этой стране. И, как говорят, создали «свой Тибет», более аутентичный тому старому, классическому Тибету, чем Тибету в Китае, где прошли большие перемены. Да и не только там… были перемены. Одни подверглись китаизации, а другие, которые в Индии, вестернизации под влиянием Запада. Тибет привлекает внимание всего мира. Он словно маленькая модель человеческой цивилизации. Это очень сложный и запутанный узел, который трудно распутать. И его никак нельзя рубить, потому что в нем сошлись интересы очень многих людей.

Крайне важно сохранить уникальную культуру тибетской цивилизации.

Близкий нам Улан-Удэ
А потом мы с Николаем Владимировичем Цыремпиловым пошли в хранилище Центра восточных рукописей и ксилографов, в которое открыт доступ для посещений только двоим — нашему собеседнику и еще одному сотруднику. Это толково и с учетом всех музейных требований выстроенное здание связано с именами известных новосибирских ученых. Прежде всего здесь вспоминают академика Валентина Афанасьевича Коптюга, который в свое время «пробивал» строительство этого замечательного здания. Хорошо помнят в Улан-Удэ и академика Николая Леонтьевича Добрецова, который успешно работал здесь несколько лет директором геологического института. А для нынешнего председателя СО РАН академика Александра Леонидовича Асеева Улан-Удэ попросту родной город. Здесь он учился и вырос. С кем бы ни разговорился в столице Бурятии, обязательно вспоминали про Асеевых. И про дедушку, и про отца, и про сестру… Больше того: я жил в гостинице рядом с улицей Асеева, названной в честь Героя Советского Союза. Степень родства между всеми Асеевыми я, конечно, не устанавливал. Но одно запомнил: о них говорили почтительно и с искренним уважением. Буряты, как заметил, лукавят редко. У них словно «подмешены» в кровь доброжелательность и дружелюбие. Но об этом напишу позднее в других публикациях о Бурятии. А пока, скажем так, мы еще беседуем с Колей-востоковедом.

— Тибет, — продолжает он свой рассказ, — какая-то духовная точка, некий тест человечества на цивилизованность. Теперь небольшой городок «нового Тибета» Дхарамсала стал одним из самых посещаемых туристами объектов в Индии, за что правительство этой страны благодарно тибетцам. А если расшифровывать, то благодарно за приток капитала, за новые рабочие места и за культуру поведения во всей жизни. Во многих домах правоверных индуистов рядом висят портреты и Кришны, и далай-ламы. Я часто спрашивал там: «Вы кришнаиты или буддисты?» Ответ обычно был такой: «Я кришнаит, но далай-лама — мой Бог. Мы бы без него здесь не жили».

Далай-лама действительно выдающийся человек современности. Я говорю об этом не как религиозный верующий, а как ученый, который знает про его благие дела и влияние в мире. Я был на личной аудиенции у него. Первый раз, когда у нас открывали филиал НГУ. Далай-лама присутствовал на инаугурации. Второй раз встречался с духовным лидером буддистов, когда приехал в Индию на стажировку. Но говорил с ним еще по-английски, потому что тибетский тогда знал слабовато.

— Как вам, Коля, работается в институте?

— Хорошо работается. Я занят любимым делом, у меня отдельный кабинет, есть возможность заниматься тем, что мне дорого и интересно.

— Но вам, как мне сказали, интересно даже сказки печатать…

— Да. Нас волнует, что буряты стали забывать свой родной язык. Для большинства из них родным стал русский. Вот почему мы организовали для бурятов изучение… бурятского языка. Кроме того, решили издавать «двуязычные» сказки нашего народа — на русском и на бурятском. (Мне тут же подарили хорошо изданную сказку «Снег и заяц» — очень добрую и милую. — Р. Н.) Наша республика — заповедник мира и согласия. Но когда в ней не учитываются национальные особенности, культура народа, то в людях накапливается горечь. Она может дать неожиданный выброс. Во многих странах поняли, что лучше поддержать национальные традиции, чем потом гасить такие протесты, как это случилось недавно во Франции. Есть один самый здоровый путь — гармонично вместе существовать.

— Что касается работы в институте, — уточнял Коля, — то здесь комфортно. У нас, скорее всего, единственное в России здание, построенное для хранения такого рода литературы, которая сосредоточена в хранилище. Если вспоминать снова Петербург, то там восточная литература, хотя она и совершенно уникальная, хранится в очень плохих условиях. А нам просто повезло. Тем более что самый здоровый человек в науке — это фанатик. Но и ему нужны условия для работы. У нас они есть.

— А жилищные условия у вас нормальные?

— Пока живем на съемной квартире, на окраине Улан-Удэ. Платим за аренду. Но скоро переедем в новый дом в двухкомнатную квартиру. Дом достраивается и, как надеемся, справим в ближайшее время новоселье. Приблизить его нам помогал жилищный сертификат.

Книги с форматом стрелы
…В хранилище мы подошли сперва к древу буквенных слоговых систем письма. В него не вошли все существовавшие системы. Цель висящего древа — показать, откуда происходит монгольская и тибетская письменность. В основе основ лежит египетское и шумерское письмо. А от этой основы пошли разветвления письменности на Запад и Восток, вплоть до кириллицы, латиницы и глаголицы. Время многое меняло. Было письмо вертикальное, горизонтальное, то его читали справа налево, то наоборот. Письменность — такая же длинная и сложная история, как, допустим, и история буддизма. Буддийские сутры писались, как правило, на пальмовых листьях. Индийцы не знали технологии изготовления бумаги. Известно, что бумагу придумали китайцы. У нас хранятся и многие древние манускрипты. Например, сингальские, то есть шриланкийские. В хранилище сберегают самые разные книги: очень маленькие и очень большие. Например, литургическую книгу. Она очень большая, что позволяет семи монахам, которые сидят в один ряд, во время службы читать эту книгу несколько часов подряд.

Но все-таки большинство книг… формата стрелы. Это связано с тем, что в Тибете был такой период истории в девятом веке, когда к власти пришел антибуддийский царь, который стал буддизм запрещать. И всех буддийских монахов заставляли становиться охотниками или солдатами. Тем самым насмехаясь над убеждениями монахов. Они носили колчаны с луком со стрелами. И монахи стали тайно печатать книги, которые помещались в колчан. Монахи уходили в леса, скрываясь от царя, и там, в уединении, читали свои книги, пренебрегая охотой. (Услышав про это, подумал, что лучшей пропаганды книг и их полезности не найдешь. — Р. Н.)

…Хранилище восточных рукописей находится под землей, а над ним возвышается здание института, которое сейчас обновляется. В монгольском фонде шесть с половиной тысяч единиц хранения. Это манускрипты и книги, написанные на вертикальном монгольском письме. Цыремпилов занимается тем, что на английском языке описывает с помощью компьютера в каталоге каждую из хранящихся здесь книг. В составляемый таким образом каталог пока введено 1600 книг и рукописей. В сравнении с тем, что есть, небольшая часть. Пока издан один каталог тибетской коллекции и два по монгольской. А нужно издать по меньшей мере десять. Работы впереди много. Но при трудолюбии, энтузиазме и молодости Николая и его коллег можно надеяться, что она будет выполнена до конца. Как говорят англичане, да сопутствует им успех!