Физик с обаятельной улыбкой

Но едва он подступал к своей химии, как шла такая научная тарабарщина, что приходилось замыкаться и глохнуть.

Среди институтов СО РАН знаю всего один, где о чем бы ни рассказывали, было почти всегда понятно. Это институт ядерной физики, в котором интеллигентность и широта кругозора, в том числе и гуманитарного, позволяют пишущему человеку «перескакивать» даже через собственное незнание. Однажды писал о «круглом столе», проходящем в ИЯФе, и очень волновался: не перепутал ли чего, все ли понял?! И когда мне академик Геннадий Николаевич Кулипанов сказал, что никто из участников «круглого стола» к тексту никаких претензий не предъявил, то посчитал, что это высокая оценка публикации. Приведу еще всего один пример, когда о математике академик Юрий Леонидович Ершов рассказывал с художественной простотой. Во всех остальных случаях приходилось… докапываться до ясности.

Защита знаниями
Поэтому легко понять, как почти любой журналист напрягается, когда в собеседники «попадается» к нему физик, например. Да еще физик — женщина. Так случилось и в этот раз, в Томске. Когда Елена Геннадьевна Астафурова представилась: старший научный сотрудник института физики прочности и материаловедения, кандидат физико-математических наук, да еще и доцент физического факультета Томского государственного университета, первое, о чем подумал, когда увидел эту молодую женщину с очаровательной улыбкой: «Ну, сейчас она меня «зашибет» своей физикой». Но, к счастью, не случилось — не зашибла. Помогла, видимо, интеграция науки и образования. Когда ученый преподает, он, в сущности, всегда занимается и популяризацией или, как говорят школьные учителя, доносит знания до ребят.

Вот с этого и началась наша беседа с Астафуровой — с просьбы донести до собеседника знания о том, какой физикой она занимается.
И сразу же отметил: Елена не просто хорошо рассказывала. Но и образно, с какой-то писательской грамотностью — ясно и просто. Она доступно «переваривала» накопленные знания. Возможно, еще и потому, что она — молодая женщина, и студенты для нее пока вполне близкая среда.

В университет после школы она поступила сразу на два факультета: на биолого-почвенный и факультет прикладной математики. И некоторое время терзалась, не знала точно, что же выбрать. Наконец решила, что ошиблась, забрала документы с этих факультетов и поступила на факультет физический.

Тут я ненадолго остановил беседу. От давнего и какого-то старорежимного удивления: зачем трудовым и одаренным девушкам идти в физику, а не в биологию, положим, в медицину или на факультет иностранных языков?!

В какой-то степени это удивление через несколько минут беседы оправдалось. Потому что, как выяснилось, у Елены Геннадьевны есть и второе высшее образование — преподавателя английского языка.

— Это мне помогает в работе как физика, хотя преподавать английский язык едва ли я буду, — пояснила она.

Здесь напрашивается один вывод. Беседуя с молодыми учеными уже второй год (с некоторыми временными перерывами), убедился, что нынешняя научная молодежь без передыха учится, достаточно часто имеет по два, а то и по три диплома. Накапливая знания, она словно защищается от тревог и опасностей нашего неустойчивого рынка. Мало ли в нынешних условиях что случится! При всех переменах основной в наши дни ориентир на тех, кто больше знает и умеет. Кроме того, это придает молодежи уверенность в неизбежной конкурентной борьбе. Причем эта особенность характерна не только для томских или новосибирских, но и красноярских, иркутских ученых, да и других молодых специалистов научных центров. Нынешняя умная молодежь постоянно укрепляет свои жизненные позиции. И это вызывает симпатию и уважение.

— Знание английского языка, — продолжала рассказ Лена, — особенно помогает в заграничных командировках, при установлении деловых контактов с учеными, на различных конференциях, в дискуссиях… Очень многие в нашем институте этот язык знают.

В этом году я выиграла очередную стипендию немецкой службы академических обменов и август — сентябрь проведу вместе со своей студенткой в Германии. Без знания английского это общение было бы наверняка обеднено. Нас, например, объединяют общие научные интересы со специалистами Падеборна в Северной Вестфалии. Мы наносим постоянные визиты и укрепляем контакты, а также имеем совместные публикации с профессором Майером. Это долгосрочное международное сотрудничество.

— А немецкий язык вы тоже знаете?

— Нет, не знаю. Становится неловко. Пора и знать. Хотя всех при общении выручает английский язык. Немецкие ученые его знают прекрасно. Особенно те, с которыми мы вместе работаем. Они, как правило, проходят стажировку в США.

— Знаете, — дополняю рассказ Лены, — мне довелось беседовать с молодыми учеными Якутска. И был удивлен, что многие из них тоже проходили стажировку в США.

— Лена, — говорю Астафуровой, — вы производите впечатление кромешной отличницы.

— Нет,— торопливо опровергает она, — в школе у меня были четверки по физкультуре и истории.

— Не удивительно… — соглашаюсь с Астафуровой. — По нашей истории сейчас почти у всех должны быть плохие оценки. Она постоянно искажается, переписывается и уточняется. В ней столько напутанного и намеренно исправленного, что понять, где правда, а где вранье, трудно. Это тяжелый ныне предмет.

Удача… наобум
— На третьем курсе физического факультета, — продолжала рассказ Лена, — мне встретился очень интересный человек — Юрий Иванович Чумляков. Чуть позднее он стал моим научным руководителем и учителем. Встреча с ним была и случайной, и интересной. Мы, студенты, обсуждали, где будем проходить практику. Я в списке преподавателей набрала номер телефона наобум, первого попавшегося на глаза. Вскоре этот преподаватель, совершенно очаровательный в общении, появился и заговорил отчего-то со мной на английском языке. Спросив предварительно, не возражаю ли я против этого? Я не возражала. Вскоре привела даже свою подругу в лабораторию физики пластичности и прочности Сибирского физико- технического института (вузовского НИИ), которой Юрий Иванович руководил. Лаборатория эта до сих пор преуспевает. А я сейчас работаю в институте физики прочности и материаловедения, где развивается научная школа академика Виктора Евгеньевича Панина. Корни нашего института физики прочности и материаловедения идут от Сибирского физико-технического института и одного из его основателей Владимира Дмитриевича Кузнецова.

— Какой тематикой вы занимались у Чумлякова?

— Монокристаллами стали Гадфильда. Очень интересный материал.

— Это как-то странно звучит для меня… Почему стальной материал может быть интересным? Сталь не спектакль, не книга, не картина, не человек, наконец…

— Вы ошибаетесь, — заверила Лена, — материалы — это целый мир, в котором ничуть не меньше интересного, чем в театре, положим. Сталь Гадфильда имеет высокое сопротивление износу (то есть истиранию) при очень больших давлениях и ударных нагрузках.

Она практически применяется везде, начиная от тюремных решеток и рельсовых крестовин до стрелочных переводов и траков тракторов и танков. Имя изобретателя этой стали — английского металлурга Роберта Гадфильда — внесено во все энциклопедии мира. При защите и магистерской, и кандидатской диссертаций я говорила как раз о том, что широта применения этой высококачественной стали, в сущности, уникальная. Уточню еще, что это единственная сталь, которая носит имя своего изобретателя. Обычно сталь маркируют буквами или цифрами. А эта, хотя она и очень проста, имеет свое имя.

— Как корабли и города?

— Выходит, что так, — согласилась Лена. — Исследования по стали Гадфильда идут до сих пор, хотя ей уже более ста лет. А уникальность группы, в которой я работала много лет, в том, что она умеет выращивать и работать с монокристаллами. И не только стальными. Я занималась именно сталями. Выращивать монокристаллы очень трудно и сложно. Но они позволяют решать некоторые фундаментальные задачи. Находить, например, закономерности деформационного упрочнения материалов в идеальной кристаллической решетке. Это упорядоченная структура, которая представляет, в сущности, из себя бесконечное чередование элементарных кристаллических ячеек. И я защищала свои работы именно на монокристаллах стали Гадфильда. Моя магистерская диссертация была отмечена медалью Министерства образования. Моя заслуга в этом ничуть не больше, чем моего учителя. Он прежде всего определяет тематику работы ученика. Больше того, он определяет стиль мышления ученика и даже его жизни. Словом, мне очень повезло с учителем. И я за очень многое благодарна Юрию Ивановичу. Сейчас мы, конечно, с Чумляковым работаем самостоятельно с той же сталью Гадфильда, но связи не теряем. Встречаемся, советуемся, общаемся. Я своего учителя не забываю и он, слава Богу, меня тоже.

— Я заметил, что в Томске академическая наука и вузовская, особенно университетская, тесно переплетены и связаны. Полно общих интересов, тем и мероприятий. Это примета сложившихся традиций, интеграции или потому, что территориальная площадь Томска достаточно камерная? Вам гораздо легче встречаться и сообща работать, чем в нашем разбросанном, огромном Новосибирске.

Томск вырос из университета
— Как русская литература вышла из гоголевской шинели, так и весь Томск вырос из своего университета. От него отпочковались почти все корни. В том числе и научные, и высшей школы, и традиции, стиль города, его культура. Значение университета для развития Томска решающее. Все остальное и самое заметное было потом.

— Знаете, газета приучила к вопросу, который мне все чаще неудобно уже задавать в академических институтах, задача которых добывать новые знания. Но все же задам, привык: ваша работа по стали находит применение в практике? Тем более что сталь, о которой идет речь, широко применяется. И ваши монокристаллы?

— К сожалению, монокристаллы практически не применяются. А монокристаллы стали Гадфильда применяться не будут, по-видимому, никогда.

— Почему?

— Потому что их очень долго, сложно и дорого выращивать. Мы решаем фундаментальную задачу, так как должны разобраться в том, почему сталь Гадфильда имеет уникальные свойства. За сто тридцать лет ее существования ответа на этот вопрос пока так и не нашли. Откуда в ней такая прочность, пластичность и почему чем больше по ней бьешь, тем прочнее она становится? Позволю себе такое, не очень корректное, сравнение: полагаю, что с нашими ветеранами произошло то же самое укрепление. Сколько по ним колотила жизнь, а они все вынесли и одолели.

— Когда молодые ученые в Томске первый раз попадают за границу?

— У всех по-разному. Я попала туда еще в аспирантуре. И удачно. Познакомилась с группой исследователей профессора Майера, и с тех пор началось наше сотрудничество, которое продолжается до сих пор. Эта поездка помогла во многих отношениях. Например, сразу стало понятно, что надо изучать, и досконально, английский язык. Появились и некоторый опыт, уверенность в общении, что помогло и в карьерном росте. Не очень длительное время, но поработала даже ученым секретарем физико-технического института. Отмечу, что из него вышли почти все сотрудники института физики прочности и материаловедения, в котором я работаю сейчас. У нас появилась другая, очень интересная тематика: мы стали заниматься новыми наноструктурными материалами.

— А это не рискованно? Насколько я знаю, в науке неохотно переходят на новую тематику… Переход нередко вызывает недовольство и опасение. Да и не всем хочется начинать опять с нуля.

— Почему с нуля?! Уже накопленные знания не отягощают, не мешают… Кроме того, обновление в науке необходимо, оно помогает догадкам, новым задачам, поискам. Это толчок к другим путям.

В лаборатории, в которую пришла, я оказалась единственной сталисткой.

— Простите, кем?!

Не сталинистка, а сталистка
— Не сталинисткой, — рассмеялась Лена, — сталисткой, то есть изучающей стали. А в лаборатории оказалась свободной как раз тематика по наноструктурным сталям, хотя это очень перспективная работа, выходящая и на строительство, и на судостроение, и на другие отрасли. Затем в лабораторию к нам пришла моя студентка с пятого курса физического факультета университета Галина Захарова. В прошлом году за работу по этой тематике она получила грант фонда Бортника. В этом году она защищает магистерскую диссертацию.

— Однажды я с Бортником беседовал. Если не ошибаюсь, но по сумме его гранты не велики…

— Кому как… Галина получила для работы на год 200 тысяч рублей. Вряд ли малая сумма для студентки. Во всяком случае, такой грант — свидетельство успеха. Примите во внимание и другое: деньги получены не на фундаментальные исследования, а ориентированы на практику, на конкретный результат, что подтверждает и интересность новых исследований. В них, еще потихоньку, появляется и другой поворот — водородная энергетика и влияние ее на свойства стали. Новая и не решенная еще задача. Но тоже весьма интересная. Пока получены самые первые результаты. Однако очень обнадеживающие, говорящие в пользу развития нарождающегося направления.

— В моей жизни и работе, — улыбается Лена, продолжая рассказ, — есть и еще одно направление. Я в институте председатель совета молодых ученых. Тоже интересная работа. Она не связана с исследованиями. Но она связана с душой, сердцем и жизнью молодых ученых. А в ней скучно не бывает. Из последних начинаний — мы задумали провести фотоконкурс «Эстетика науки». То есть решили в снимках показать, как красиво нередко работают ученые — в ярких вспышках, в гамме ярких красок и оттенков, с одухотворенными лицами, в спорах и несогласии. В некоторых структурах можно видеть небеса, цветы, леса, плывущие облака.

Конечно, наш совет борется и за гранты для молодежи, и за места в общежитии, и за квартиры.

Но совсем заземляться мы не хотим.

— А раз так, то пришло время, Лена, для заведенной мною на этих страницах рубрики «Точка зрения». Вы вольны в ней сказать все, что думаете о зарубежных связях, о положении молодежи в науке и в жизни, о зарплате ученых и о любых других проблемах.

Точка зрения
— О загранице у меня впечатления сложные. Ездить туда ученым, конечно, полезно и нужно. Но и у них тоже кризис. Он ко всем относится одинаково — недоброжелательно. Средств на науку сейчас не хватает повсюду. Если вспоминать хотя бы, что один электронный микроскоп стоит сотни миллионов рублей. Тем не менее в зарубежных лабораториях оборудование лучше, его больше, а бюрократии меньше. Но наши ученые изобретательнее, у них другой тонус жизни. Они оптимистичнее. В наших специалистах до сих пор чувствуется очень хорошая научная школа, образование, подготовка. Хотя выучены они на куда более бедной базе, оборудовании, чем на Западе. Но вот с фантазией при выработке идей они намного богаче. Перед учеными там по обыкновению ставятся задачи какими-то фирмами, промышленными комбинатами. Это, наверное, прагматично, практично. Но наши без полета мысли, свободного плавания идей не могут. Они вянут, им скучно. Причем они довольствуются малым, хотя сейчас недовольство зарплатой в науке почти стихло. Положение явно улучшилось. В том числе и потому, что открылись мощные образовательные центры, которые стали покупать необходимое оборудование. Поэтому поехать за границу, чтобы поставить там эксперимент и после него остаться в чужой стране навсегда, никакого резона нет.

В исследованиях на Западе не дают отступать от поставленной и решаемой задачи. Принцип: ни вправо, ни влево, ни шагу назад. Это для них лишнее. Нашим такой стиль работы не по нутру. Они обязательно предложат что-то свое, сделают пять шагов и вправо, и влево, да еще вглубь заглянут. Еще один резон, чтобы уехать, — это возможность заработать на жилье. Но и эта проблема сейчас решается в научных центрах. Что стало очевидным. Правда, моя семья купила жилье. Муж у меня тоже кандидат физико-математических наук и работает в нашем институте. Увлечение сейчас одно, кроме работы, — хоккей. Мы болеем за нашу российскую сборную. Смотрим почти все матчи с ее участием.

Впрочем, это не имеет отношения к предложенной вами точки зрения. Скажу о другом. Мне как педагогу университета не очень нравятся последние новации Министерства образования. И система ЕГЭ, и своеобразное проклятие, которому подверглись троечники, когда их практически лишили возможности попасть в вузы. Для убедительности расскажу вам одну историю. Мать моего мужа, доктор биологических наук, директор Сибирского ботанического сада в Томске, попросила как-то, чтобы я подтянула по математике одного очень толкового по работе паренька. Он никак не мог ее сдать, чтобы получить диплом об окончании вуза. Среди аргументов, которые я услышала, были такие: «Я тоже плохо знала математику, но это не помешало мне стать доктором наук и директором ботанического сада». А второй аргумент меня попросту сразил: « Это неважно, что он не знает математику. Гораздо важнее для нас, что он знает триста сортов льна. Никто столько не знает».

Сейчас бывший отстающий по математике уже получил диплом и хорошо работает.

С моей точки зрения, троечники — это еще не признак отсталости. Скорее другой признак — односторонней увлеченности. В науке есть трудоголики с какой-то сумасшедчинкой. Они ничем не интересуются, кроме работы. Получается, что их надо не пускать, отстранять, выталкивать на обочину жизни. При таком подходе Пушкину была бы закрыта дорога в Царскосельский лицей.