Новосибирск 3 °C

Философия памяти

28.09.2007 00:00:00
Философия памяти
К Победе вел долгий путь. К памяти — настоящей, неюбилейной, — тоже. Почти сорок лет прошло со дня торжественного открытия памятника, означенного «Мемориальный ансамбль «Подвигу сибиряков в Великую Отечественную войну 1941 — 1945гг.». Сегодня мы открываем цикл публикаций, посвященных новосибирскому монументу Славы.



В Новосибирске его называют просто монументом Славы. Не продолжая название до полного, где говорится о воинах-сибиряках, павших в сражениях Великой Отечественной войны, о том, что это не просто памятник, а мемориальный ансамбль. Так повелось задолго до того, как появились у Вечного огня две скромные стелы с фамилиями наших земляков, погибших в Афганистане и Чечне. Два слова, в которых спрессована философия памяти. Её перевели на язык линий и объемов художники, воплотили в металле и бетоне заводчане, провели сквозь частокол запретов партийные и комсомольские секретари…

За монумент болело и радовалось так много людей, что его, ни секунды не сомневаясь, можно назвать народным. Да, делали его многие. И в числе авторов названо четыре фамилии. Но создал — один. Ничуть не умаляя значения соавторства, особенно творческого, истинным автором монумента можно назвать художника-монументалиста Александра Чернобровцева. Только он прошел весь путь: от зарождения идеи до «выбивания» разрешения открыть памятник. Потому и рассказ о его работе — первый.

Идея считалась сомнительной
Почти два гектара занимает территория памятника. Просторная площадь Торжеств символизирует одновременно и долгий путь к Победе, и данное ею освобождение от ужасов войны. Семь пилонов — как семь десятиметровых свечей, семь памятных страниц одетой в камень летописи. Первый — «Призыв», суровый и сосредоточенный, как готовый к бою солдат. Второй и третий — «Мужество» и «Тыл» — словно те, проводившие отцов и сыновей, женщины, которые приняли от них и колхозную пашню, и заводские станки. «Фронт» и «Победа» — это снова пилоны-солдаты, а солнечный «Мир» вновь возвращает нас к образу женщины, которая и радуется вместе со своим ребенком, и прикрывает его — чтобы не повторилось… Из центрального пилона, как кариатида, вырастает фигура матери, воплощение скорби.

Пилоны приподняты над площадью. Как будто напоминают ежечасно, что память выше торжеств. Здесь же, на возвышении и в то же время у ног Скорбящей матери бронзовая чаша с Вечным огнем. Чуть дальше — четыре квадратные плиты, под которыми хранится земля с мест сражений 24-й Сибирской армии, 19-го гвардейского Сибирского добровольческого корпуса и других соединений — с Бородинского поля, Мамаева кургана, из-под Ельни...

К площади Скорби и Печали повернута обратная сторона пилонов — как изнанка войны. Имена тридцати с половиной тысяч погибших сибиряков, отлитые из металла и впрессованные в бетон.

Это сейчас в сельских районах, городах и даже больших селах возведение памятника с сотнями, а то и тысячами фамилий погибших земляков никакого удивления не вызывает. А сорок лет назад эта идея, которую предложил Александр Чернобровцев, казалась попросту дикой. Но для него она была находкой, откровением, пришедшим свыше.

Действительно, Новосибирск — город не воевавший. К тому же и после войны к тому времени прошло уже больше двадцати лет. Если бы памятник строили сразу после войны, многое было бы понятней. А тут всё так далеко — и по времени, и по расстоянию от линии фронта…

— Как это все получилось — как придумал, как дошел до этого, мне самому непонятно, — вспоминает Александр Сергеевич. — Есть такое выражение «низкий болевой порог». Думаю, что это свойство художника — повышенная чувствительность, острота восприятия. Другой бы не заметил, а он переживает. Все, что происходит, его задевает. Это тяжело, но никуда не денешься. Это основа творчества.

Вот и то обстоятельство, что в Новосибирске нет памятника тысячам погибших на Великой войне солдат, его задевало. Настолько, что с идеей строительства монумента он отправился в Ленинский райком партии — за поддержкой. В районе он ее получил, на уровне города — нет, не говоря уже о Москве. Так что до самого окончания строительства, да что там, до самого открытия монумент был как будто вне закона.

Очень много вопросов вызывало художественное решение мемориала. Слишком необычной, нестандартной и непривычной было для тех лет такое камерное, непарадное восприятие идеи Вечного огня. Не в центре, а в глубине площади... Не помпезный, а по-человечески близкий и понятный… Не сжигающий душу ненавистью к врагам, а согревающий ее памятью о солдате-защитнике… Не факел, а лампада… Да, над ним стоит окаменевшая от горя мать. И Огонь этот — не над, а перед ней.

Бывший тогда мэром Новосибирска Иван Севастьянов с такой трактовкой был не согласен. Категорически. Он объявил официальный городской конкурс. Причем отвел место для будущего памятника не в Ленинском районе, а на набережной Оби. Сколько в представленных на конкурс работах было самостоятельности и оригинальности, судить не нам. Но во многих из них по странному совпадению присутствовали «опальные» идеи Чернобровцева: пилоны с фамилиями, фигура Скорбящей матери, долгая дорога к Вечному огню… Как будто и не его это находки, а нечто общеизвестное, словно бы витающее в воздухе.

Чернобровцев свою работу на конкурс выставлять не хотел. И не мог. Технически. Он-то свои идеи не «из воздуха» почерпнул, а искал долго и трудно, так что макет монумента, не единожды переделанный, был совершенно нетранспортабелен. Выше или ниже должны располагаться элементы памятника, ближе или дальше, семь ступенек сделать или пять — к ответам на эти вопросы художник шел через поиск, через бесчисленные варианты. Потому и макет, постоянно меняющийся, был собран буквально из кусочков. Стоило только тронуть — и развалился бы.

Тогда в мастерскую Чернобровцева прислали фотографа и «участие» в конкурсе принял огромный снимок его макета. Рядом с демонстрационными материалами других авторов он выглядел этакой белой вороной. И не только с точки зрения подачи, но и географически. Все остальные участники послушно взяли за основу выбранную мэром площадку на набережной. А упрямый Чернобровцев «оставил» свой проект в Ленинском районе.

После долгих обсуждений решение так и не приняли, посему решили пригласить в качестве верховных арбитров представителей Госстроя СССР. Госстроевцам место на набережной показалось крайне неудачным. Из-за этого проекты всех участников конкурса были отвергнуты. Кроме одного. И Чернобровцев, не изменивший изначально выбранной площадке, вновь оказался единственным автором.

Тридцать тысяч имён!
Строительные работы на тот момент уже начались. Но даже те, кто прекрасно относился к художнику и его идее, не всегда понимали его замыслы. Например, председателю Ленинского райисполкома Василию Егорову, который горячо ратовал за строительство монумента, показалось, что памятник будет стоять слишком далеко от красной линии. Недолго думая, он велел строителям «копать поближе», так что потом котлован пришлось рыть заново — в соответствии с проектом.

Принцип Чернобровцева — в памятнике не должно быть ничего надуманного, ничего лишнего и случайного. Чтобы ни убавить, ни прибавить. Это не просто закон композиции, а принципиальное отношение к своему делу. Монумент — это память о тридцати тысячах погибших.

— Что я по сравнению с ними? Что мои сомнения и бессонные ночи по отношению к судьбе даже единственного из них? Памятник должен быть проявлением высшего уважения, и в работе над ним не место бездумному «а я так хочу».

Потому и стоят пилоны сегодня не в ряд, как было задумано вначале, а друг за другом, объединенные строгой композиционной логикой. Как солдаты, стоящие насмерть на неведомой высоте, чувствующие, что за спиной у них — родная, такая живая и беззащитная березовая рощица.

Работа над монументом отлучила его от семьи и от дома. Ночевать приходилось у матери — так меньше времени уходило на дорогу. Работал с семи утра до позднего вечера, не имея возможности даже окинуть взглядом свою работу. Места для этого просто не было. Отведенная под работу над монументом «мастерская» располагалась в бывшей маленькой пирожковой. Чернобровцев на корточках сидел на сырой глине и лепил — буквально под собой. Голову, торс, ноги… Плиты пилонов — сверху вниз. Сделал часть, и форма отправляется на завод, а художник берется за следующую. Когда дело доходило до «ног», верхняя часть была уже отлита в бетоне.

— Как я сделал монумент? Почему? Наверное, еще и потому, что рядом с моей «мастерской», дверь в дверь, был молочный магазин. И как только я доходил до ручки, так, что сил не было уже никаких, выходил, покупал за 50 копеек бутылку сливок и дальше — работать. Не было бы этого магазина в доме напротив, не хватило бы сил. Чудо? Наверное, чудо. А вообще ощущение было такое, что Бог помогает. Что острая сосредоточенность, постоянная мобилизация всех сил и возможностей как будто даются свыше.

И люди помогали. Договорились, что меня будут кормить в маленькой (четыре-пять столиков для своих сотрудников) столовой тогдашнего райисполкома. Я входил, мне, ни о чем не спрашивая, ставили на стол еду — через пятнадцать минут я должен был вернуться на работу. Если бы обед занимал двадцать или тридцать минут, не успел бы закончить монумент. А если бы не успел, секретарю Ленинского райкома КПСС Владимиру Федоровичу Волкову, который все это затеял, пришлось бы очень туго.

Волков Чернобровцеву поверил. Он был главным «двигателем», когда собирали сведения о сибиряках, погибших в Великой Отечественной войне. Ведь до этого никто, представьте — никто! — не знал, сколько их на самом деле. Одни говорили десять тысяч, другие — пятнадцать. Самые смелые предполагали, что война взяла у области порядка восемнадцати тысяч воинов. Собранная информация потрясла всех. Тридцать тысяч погибших! Тридцать тысяч имен.

Били-били — не разбили
Монумент начинался через нежелание высшей городской власти брать на себя такое хлопотное, многотрудное дело, как строительство памятника павшим воинам в глубоко тыловом Новосибирске. Прошел через конкурс, истинной целью которого было похоронить идею возведения столь масштабного памятника как таковую. Еще одним испытанием была невероятно тяжелая физическая работа вкупе с чудовищным душевным напряжением. Что же из всего этого было самое трудное?

— Вызывает меня бывший в то время первым секретарем обкома КПСС Александр Павлович Филатов и спрашивает: «Что ты там выдал? Где ты это вообще видел — памятник с фамилиями?» А почему я должен делать то, что где-то видел? «Нет, — говорит, — выдумай что-нибудь другое. А вдруг мы кого-нибудь забудем?». Но я это продумал, будут пустые плиты. И через пятьдесят, и через сто лет, если найдут самолет в болоте или танк с останками и окажется, что это сибиряки, список можно будет дополнить их именами. Но, как я ни сражался за свою идею, убедить его не смог. Пришел домой и всю ночь не спал. Понял, что если не разрешит он делать фамилии, то зачем всё это?

Ржев, Курск, Сталинград — там творила памятники сама история войны. Там монументом может быть стена разрушенного дома, развороченный бетон взорванного моста, боевая техника. Здесь, где не было боев, — память о людях. О каждом десятом жителе области, навечно оставшемся на войне. И жизнь его, и память о нём впечатаются в короткую бронзовую строку — фамилию и инициалы. Сложно? Дорого? Разве память этого не стоит?

Филатов в ту ночь тоже не спал. Думал о том же. И рано утром дал добро на строительство монумента «с фамилиями».

Не подумайте, что все эти идейно-проектные перипетии предваряли строительство. Все это происходило в процессе работы. Гудели на площадке экскаваторы, вынимая грунт из котлованов под фундаменты будущих пилонов, сутками не выходил из своей мастерской Чернобровцев. Технология его работы была такая. Художник лепил из глины очередной фрагмент, с которого снимали гипсовую форму и везли на завод, где в специально сооруженной металлической кассете из нескольких таких фрагментов собирали и отливали в бетоне плиты пилонов. Раствор для этого нужен был особый — по соотношению песка и цемента, содержанию добавок и наполнителей. Камеру, в которой замешивали обычный строительный бетон, для этого надо было вычистить, приготовить «монументальную» порцию, подать в кассету, а затем снова привести камеру в порядок. В течение часа, необходимого для этих чисток и перемесов, завод стоял. «Горели» план и квартальная премия, но никто не возмущался, не жаловался. Знали, что делают памятник, и это — так и говорили! — святое.

Когда по недосмотру крановщицы на собранные в кассету гипсовые формы упала бетонная панель, в цех сбежалось множество заводчан. «Вдребезги, — охали. — Переделывать придется». А художника охватил ужас. Он-то знал, что переделать невозможно. Нужно было или восстановить разбитую форму, или начинать заново с самого верха пилона, а времени на это уже не оставалось. Всю ночь сидел он в цехе, собирая разбитый фрагмент из гипсовых осколков. Когда из кассеты подняли бетонную отливку, с облегчением выдохнул: «Вроде бы всё нормально. Обошлось».

Москва сибирякам не верит?
Москва. Обсуждение проекта «Мемориальный ансамбль «Подвигу сибиряков в Великую Отечественную войну 1941 — 1945гг.». Члены комиссии Министерства культуры только что вернулись из командировки, где «принимали» у Вучетича памятник защитникам Сталинграда. Вернулись в прескверном расположении духа, так как обласканный верховной властью знаменитый скульптор на высказанные ему замечания ответил не совсем корректно. Послал он эту комиссию… обратно в Москву. А там Чернобровцев со своим макетом…

Площадь перед монументом раздраженным чиновникам от искусства показалась большой. К тому же, по их мнению, там не мешало бы разместить водоем, а вместо фигуры Скорбящей матери установить обелиск — чтобы «красиво отражался в воде». А пилоны расставить ровненько, в рядок. В конце концов решили позволить Новосибирску сделать монумент, но не такой и не на этом месте.

Что оставалось делать Чернобровцеву? Только идти ва-банк. И он, захватив с собой макет, отправился в Центральный комитет комсомола. К первому секретарю. Ожидать конца рабочего дня высшего комсомольского руководителя пришлось до полуночи. Но разговор получился. И макет секретарю понравился. Словом, поручил он своему помощнику в ситуации разобраться: «Хорошее дело в Новосибирске делают, а могут ведь и помешать».

На следующий день Филатова, Севастьянова и Чернобровцева вызвали к министру культуры. Там они получили грандиозный разнос за самодеятельность и обещание «приехать посмотреть», но только после октябрьских праздников. В ту же ночь Чернобровцев вернулся в Новосибирск. Из аэропорта сразу отправился в Ленинский район, взглянуть на монумент. Чего только ни передумал, шагая от пилона к пилону… А поутру узнал решение власти, но уже не московской, а областной — будем открывать! В конце концов, не для московских начальников этот памятник сделан, не для министров, а для вдов, матерей, детей и внуков сибирских солдат — ради памяти.

На торжественное открытие 6 ноября 1967 года приехали делегации всех районов города и области. В тишине площади слышно было даже шипение газа… Вспышка… Вечный огонь принял эстафету от пламени, который зажгли на Чкаловском заводе от печи, не гаснувшей со времен Великой Отечественной войны...

В следующем году никаких сомнений в значимости и художественных достоинствах мемориала уже не было. Чернобровцев, получивший за монумент Славы премию Ленинского комсомола, стоял на первомайской трибуне вместе с Волковым. И, ничуть не лукавя, сказал ему: «Владимир Федорович, а премию-то надо делить пополам». Волков засмеялся, отмахнулся. Ему не хотелось вспоминать, что, строя монумент, он рисковал партбилетом, а, значит, карьерой, работой, судьбой, наконец. Нельзя было этого делать. Запрещено было. Но это уже совсем другая цепочка событий, речь о которой еще впереди.

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: