Коврик к серебряной свадьбе

— Не довелось Сенечке дожить до нашей золотой свадьбы. Как только случилась чернобыльская трагедия, Семен, тогда еще мужчина в расцвете сил, так и сказал: « Мать, ведь мы — русские люди! Мы привыкли думать сердцем, и сердце мне подсказывает, что я должен поехать и помочь людям в беде. А на тракторе пусть молодежь поработает».

Не стала я отговаривать, зная его упрямый характер. Может, за этот характер, за его самостоятельность, за то, что имел на все свою точку зрения, и полюбила я его. И любовь моя становилась крепче, прирастая с возрастом все большим уважением, — Павлина Алексеевна провела по натруженной, в венах, правой кисти руки и, вздохнув, продолжила вдруг помолодевшим голосом, — бывало, к вечеру так намаюсь на своем подворье, а ведь днем оба трудимся в колхозе, стоит лишь Сенечке ласково сказать: «Шла бы ты, Павушка, спать, сам доделаю», — так откуда вдруг силы берутся, — Павушкин голос звучал искренне, — посмотрю я на него да и шепчу в ответ: «Сейчас в баньку сходим да и пойдем вместе спать». Так мы еще часок пропалываем вместе грядки да рыхлим землю.

Долго болел Сенечка. Все по больницам, по врачам. Но ни разу не пожалел о своей поездке, о решении помочь в беде людям. Лишь произнес перед кончиной, поцеловав мою руку: «Когда, Павушка, умру, ты сходи в церковь и поставь свечи за упокой всем моим друзьям»...

Павлина Алексеевна уже несколько лет живет вместе с дочерью, зятем и внуками в городе, но немалый по размеру старинный кованый сундук, доставшийся ей по наследству, стоит в ее комнате на почетном месте. Старушка бережно открывает его и начинает показывать свое богатство, скопленное за долгую жизнь. Перед моими глазами предстают не фамильные драгоценности, не злато-серебро, а круглые коврики, дорожки, лоскутные покрывала, созданные ее руками.

— Это целая история нашей с Сенечкой жизни. Вещами этими я не пользовалась, — говорит она. — Душа не поворачивается ходить ногами по дорожкам и валяться на покрывале из лоскутков, как по светлой памяти своей. Этот круглый коврик я связала сорок лет назад. Тогда нам с Сенечкой было по тридцать с небольшим. Работали от зари до зари: он — на тракторе, а я — дояркой. Бывало, снимет Сеня рубашку, придя с работы, а на ней соль выступила от высохшего пота, хоть в горсть собирай. Несколько стирок — и расползается рубашка. Да и мои кофты и юбки служили недолго. Покупаем новые вещи. А старые, постирав и отгладив, разрезаю на полосочки, скручиваю и вывязываю крючком, выструганным Сенечкой из березы-матушки, да и вяжу коврики и дорожки долгими зимними вечерами. Вот такие они получались.

Бывало, к празднику устелю избу новыми дорожками — глаза светлеют от разноцветных полосок. Дети ползают по ним и только слышно: «Это — папина рубашка, а это — мамина юбка». Радуются, когда распознают в лоскутных покрывалах кусочки ткани своих, ставших малыми, платьиц и рубашонок.

Павлина Алексеевна достает круглый коврик, вязка которого состояла всего из двух видов ткани, и в ее глазах вижу навернувшиеся слезы.

— Этот коврик я связала к нашей серебряной свадьбе. Долго не подбирала рисунок. Да и что тут было подбирать: здесь моя юбка и Сенечкина рубашка. Сердце подсказывало мне: сохрани его, ведь полы-то твои все устланы. Вот я и сберегла. Бывало, прижмусь лицом к полоскам из Сенечкиной рубашки и плачу, вспоминая свою жизнь с любимым человеком.

Помню, что, несмотря на немногословность мужа, все любили моего Сенечку: и стар и млад. Даже наш пес Полкан не расставался с любимым хозяином. Запрыгнет в трактор и весь день с хозяином в пыли и на жаре в поле...