«...Так живу. Прикован к блокаде, Как к скале своей Прометей».

«Будь проклята!» — мне хочется кричать.
Но я шепчу ей: «Будь благословенна».

Традиционный телемост общения президента с народом. Зоя Ивановна Савоськина, председатель общественной организации «Блокадник» Ленинского района Новосибирска, задала Владимиру Владимировичу Путину вопрос: «Почему нам не дают две пенсии и не приравнивают к участникам войны? Многие блокадники работали во время войны. У них нет медалей за оборону Ленинграда только потому, что сгорели все архивы. Они очень обижены. Как людям, пережившим блокаду, прожить на ту мизерную пенсию, которую они получают?».

В конце 2006 года вышел указ президента — блокадникам-инвалидам стали платить вторую пенсию. Но Зое Ивановне снова есть чего добиваться. Она не может мириться с несправедливостью, равнодушием, некорректным отношением к соотечественникам. «Если бы заранее знать, мы бы ходили и добивались инвалидности, — с горечью говорит она. — Но нас же медицина тормозит! Пример: приходит наш блокадник к врачу. Он имеет медаль «За оборону Ленинграда». Но не имеет инвалидности. Врач: «Вы немощны, да. Но вам 80 лет, что же вы хотите. Зачем вам инвалидность?» А он работал в блокадном Ленинграде! И не должен стучать по столу кулаком: дайте мне инвалидность! Почему мы должны унижаться перед врачом?»

Блокадники — особая категория людей. Они не участвовали в фронтовых баталиях. Их фронт пролегал в ином измерении. В условиях, где по всем человеческим канонам выжить было нельзя. 641803 человека (по данным Нюрнбергского процесса) умерли от голода. 900 дней люди жили в осажденном городе. Без воды, отопления, продовольствия. 900 дней беспримерного подвига, равного которому не знала история войн. Десятилетия прошли. Века пройдут. Но блокадники-ленинградцы, как белые ангелы, будут вечно присутствовать на планете, являя собой символ несокрушимой победы духа человека над силами тьмы. А те, кто остался жить на Земле, кто сегодня рядом с нами, должны существовать достойно. Какие бы социальные катаклизмы не случались в государстве!

Когда 8 сентября 1941 года замкнулось кольцо блокады, фашисты с самолетов бросали на город листовки: «Доедайте соевые бобы и сколачивайте гробы!», «Ленинградские дамочки, не копайте ямочки! Пройдут наши таночки и закопают ваши ямочки». Она приезжает в родной город и идет в музей блокады. Смотрит документальные кадры: женщины на строительстве оборонительных укреплений. И всплеском из памяти: «Знакомая кофточка! Это мама моя копает!» И не может сдержать слез.

Была семья...
Отца Зои Ивановны, директора ленинградского завода «Краснознаменец», арестовали в середине 30-х по доносу: женат на дочери фабриканта. Навсегда остался в памяти шестилетней Зои черный воронок, приехавший ночью. И отец, который, прощаясь, взял ее на руки и сказал: «Больше я тебя никогда не увижу». Мало того, что тесть Степан Дубовский имел до революции свою фабрику, большой дом, так жену предпочел не тех кровей: царские корни у неё были — Татьяна Романова. И хотя мать Зои, Ольга Степановна, разорвала с семьей, активно участвовала в строительстве новой жизни, комсомольский билет №1 получила на Охтинском химкомбинате, клеймо «семья врагов народа» было поставлено. Сгинул безвозвратно в застенках НКВД Иван Красиков, оставив сиротами троих детей.

Перед войной мать Зои Ивановны вышла второй раз замуж. Отчим очень любил приемных детей. Родились еще две дочки, Аллочка и Лариса. Но и второго мужа потеряла Ольга Степановна, погиб он на финской войне. Добровольцем ушел на фронт в 41-м старший сын Александр. В 1944 году он сложил голову в бою у села Саперного Приозерского района, защищая Ленинград.

Одни
Я забыть никогда не смогу
Скрип саней на декабрьском
снегу.
Тот пронзительный,
медленный скрип:
Он как стон, как рыданье,
как всхлип.
Будто всё это было вчера...
В белой простыне —
брат и сестра...

Война раскидала семью. Рабочих ленинградских заводов перевели на казарменное положение. Матери сутками трудились в цехах, не приходя домой. Детей со школами, детскими садами эвакуировали за город еще до начала блокады. Увезли маленьких сестренок и одиннадцатилетнюю Зою с соседом Борькой. Жили дети в сельских домах под приглядом воспитателей. День, когда закончилась загородная жизнь, она никогда не забудет. От разрывов бомб горела земля. Схватившись с Борькой за руки, побежали к железной дороге. Запрыгнули на едущий состав, самолеты на платформе. Забились со страху под брезент. На какой-то станции их обнаружили, высадили, приказали сидеть. Но они снова убежали. Снова поезд. Ночь. Пустая платформа. Проснулись в Ленинграде.

А дома — один 14-летний Леня. Он учился в ремесленном училище, был очень одаренным мальчиком, занимался в авиакружке, хорошо рисовал. «Надо сестренок выручать», — сказал. Нашел, привез домой пятилетнюю Аллочку и полуторагодовалую Ларису. Так и стали они жить вместе в своем доме. Трехподъездном, деревянном — бывшем доме деда-фабриканта. И Борька с ними — его родители тоже потерялись в военной круговерти.

Началась блокадная зима. Во время фашистских авианалетов дети сбрасывали зажигалки с крыши, спасали дом от пожара. Ходили на Дорогу жизни, светили в темноту фонариками, чтобы машинам был виден путь. Они хотели тоже внести свой вклад в победу над врагом, дети Ленинграда. Бежали за обозами, просили взять их в армию... От бомбежки в доме вылетели стекла, окна заделали одеялами. Наступала зима. И голод брал в тиски.

Состав блокадного хлеба с конца ноября 1941 года:
мука ржаная — 73%
пищевая целлюлоза — 10%
жмых хлопковый — 10%
пыль обойная — 2%
вытряски из мешков — 2%
кукурузная мука — 2%

Что они ели? «Черный творог» — торф, жаренный на олифе. Вываренные подошвы сапог. «Холодец» из столярного клея. Стояли ночами в очереди, ждали, когда привезут черный, липкий, как глина, блокадный хлеб, чтобы получить по карточкам 125 граммов. Однажды сказочно повезло: возницы на лошадях, правящие на Дорогу жизни, дали несколько горстей овса. Невиданное богатство! Дома дети раздробили зерно и прямо на плите стали печь лепешки. Но попробовать лакомства не удалось. Начался артобстрел. Ухнуло где-то совсем рядом, и вожделенные лепешки... вылетели в трубу.

Первым умер Леня. Был конец декабря 1941 года. Он лег на отцовский письменный стол, вытянулся и замер. Утром попросил у Зои попить. Она схватила ведро и побежала на Охту, что текла недалеко от дома. Торопилась, забираясь на горку. Понимала, что надвигается страшное. Вода расплескивалась из тяжелого ведра. Мимо по шоссе Революции бесконечными колоннами шли советские войска. Увидев девочку, из строя вышел солдат, помог вытащить ведро, поставил на санки.

— Где ты живешь? — спросил.

— Вон там, у церкви.

— А кто еще есть дома?

— Да Ленька у меня умирает, воды просит! — заплакала девочка.

Солдат достал из рюкзака кусок хлеба, протянул Зое. Она забыла о воде, санках, схватила этот вожделенный дар и со всех ног побежала домой. «Ленька, Ленька! Нам хлеба дали!» — кричит. Отломила маленький кусочек, подает, а у брата пальцы уже не сгибаются. Поднесла к губам. Он откусил и с этим кусочком во рту умер. Дети завернули его в простыню и отвезли в церковь, куда сносили всех умерших.

Следом угасла Аллочка, обессилев от голода. Не помогало соевое молоко, которое прописал врач и за которым Зоя бегала по ледяному промерзшему городу. Девочку страшно рвало: «Няня, надень мне чистую рубашечку, возьми на ручки». И колбаски просила... Зоя поднесла сестренку к окну. Через дорогу была видна церковь. Там складывали в машину трупы. «Нашего Леню грузят», — произнесла малышка. Зоя положила ее на кровать, и Аллочка затихла.

Зоя никак не могла поверить, что сестренки больше нет. Когда пришли соседи, встала как гроза: «Не отдам! Она оживет!» Выходила на веранду, куда положили малютку, играла с ней, мертвой, разговаривала, бантик завязывала. Темно-зеленый бантик... Больше месяца никого не подпускала к ней. С трудом взрослым удалось уговорить Зою. Аллочку унесли туда же, в церковь. Март 1942 года стоял в блокадном Ленинграде.

«Они зимой сжигали все, что было: / Шкафы и двери, стулья и столы. / Но их рука деревьев не рубила. / Сады не знали голоса пилы». Весной, едва подросла первая зелень, варили похлебку. «Как мы берегли каждую травинку, каждое дерево! — вспоминает Зоя Ивановна. — Близлежащую территорию поделили на участки. У каждого — свой. Как мы его охраняли: не тронь, мое! Дети же были...»

Заходилась по ночам криком Лариса, протягивала тоненькие ручонки: «Няня, ням-ням!» К лету истаяла. Лежала неподвижно на широкой родительской кровати. И уже ничего не просила... 28 июля она умерла. Зоя сама унесла сестренку в церковь. В дом больше не вернулась. Как была в сандаликах и голубеньком платьице в горошек, села в автобус и уехала на вокзал, знала — там эвакуируются люди.


В Сибири
В блокадных днях мы так
и не узнали:
Меж юностью и детством
где черта?..
Нам в сорок третьем
выдали медали
И только в сорок пятом —
паспорта.

«С кем ты?» — спросили в эвакопункте. А с кем она? Одна. Выписали эваколисток — Зоя Ивановна хранит его до сих пор, дали булку хлеба. Посадили в теплушку. И поехала она, куда — сама не знает. Добрая старая женщина сидела рядом: «Ты одна и я одна, давай будем вместе». Она сберегла ее: «Не ешь много хлеба», — говорила. Многие, доведенные до дистрофии люди не могли удержаться и съедали всю булку. Они умирали сразу — организм не принимал большое количество грубой пищи. На остановках из состава все время выносили трупы. На одной из станций женщина, ангел-хранитель Зои, попала под поезд и погибла. Зоя не пошла смотреть. Эта потеря была последней каплей горя, которое уже не могло вынести детское сердечко. Она забилась в угол на нары, лежала всю дорогу, ни с кем не разговаривала. А поезд нес ее в Сибирь.

Конечная остановка — Юрга. Эшелон блокадников встретили местные власти. На вокзале ждали крестьянские подводы, чтобы развезти ленинградцев по деревням. Сельские жители, как родных, приняли изможденных, настрадавшихся людей в свои семьи. Зоя Ивановна с благодарностью вспоминает село Лебяжье-Осаново, тетю Нюру, которая относилась к ней, как к дочке, троих ее сыновей. Но недолго длилась деревенская сытная, после блокадного голода и холода, жизнь. Приехал вербовщик, и блокадники, заводские люди, конечно, согласились поехать в Новосибирск, работать на комбинате № 179, на будущий завод «Сибсельмаш». А как же Зоя отстанет от своих?
Поселили в бараке. Туалет на улице. Пустая кровать, покрытая старой тряпкой. Ни подушки, ни посуды. «Как ты будешь жить?» — жалели ее женщины. Но в детский дом, для себя решила, не пойдет ни за что. Чтобы истопить печку, подбирала на улице брошенные палки, доски, отдирала дверные косяки. Начала учиться. В мороз в школу не ходила — не в чем. Выдали талон на зимнее пальто. Ткань она отпорола и продала на рынке. А ватин вывернула, подклад оказался сверху — такую и соорудила себе зимнюю одежду. На помойке нашла брезентовые ботинки с оторванными пятками. Вместо платка — полотенце. Этот «наряд» и проносила целый год.

Зимой ездила на колхозные поля собирать мороженую картошку и капусту. Очистит, палкой растолчет — и на печку. Вместо кастрюли — консервная банка с проволочкой. «Ландорики» пекла — лепешки из мороженой картошки — и продавала на базаре. Чтоб добыть копейку, работала поденно на мясокомбинате и хлебозаводе. Не до учебы, выжить бы. Бывали дни, когда совсем ничего не ела, лежала в полубредовом состоянии от голода. Но просить она не умела. «Отмучилась, бедняжка», — услышала голоса соседок в один из таких беспамятных дней. Но судьба предначертала — жить. Одной из всей семьи. За всех. За погибшего брата и отчима. За отца. За умерших в блокаду брата и сестренок.

Слухи об одиноко бедующей девочке из блокадного Ленинграда дошли до районных властей. К ней пришли, поинтересовались, как живет, чем питается. Дали талоны на хлеб. Предложили устроить на фабрику, шить игрушки. Зоя с радостью согласилась. А утром на пороге объявилась незнакомая женщина. «Пойдем со мной, — сказала. — Собирайся, у меня будешь жить, хорошо тебе будет».

Зашли в обком партии. Видимо, там и решили судьбу девочки. Женщина оказалась начальником общественного питания завода. И взяла она Зою нянькой для двоих своих малолетних сыновей. Более двух лет прожила она в этой семье в прислугах. Ездила на поданной к подъезду машине в столовую за сливками, водила мальчиков в детский сад. Мыла-убирала квартиру. Кончилась ее голодная жизнь, но в школу «благодетельница» так и не пустила. Зачем прислуге образование? Сколько бы продолжала эксплуатировать беззащитную девушку жирующая на людском горе дама, неизвестно. Но судьба продолжала вести Зою, посылая встречи с настоящими, порядочными людьми.

Новосибирск принял в 1942 году 255 тысяч эвакуированных, из них 128 тысяч — ленинградцы. Приехали коллективы Ленинградской филармонии, драматического театра имени Пушкина, симфонический оркестр под управлением народного артиста СССР Мравинского, 50 крупных заводов развернули свое производство на сибирской земле.

Соседями по площадке оказалась семья педагогов. Зоя подружилась с их взрослыми дочерьми, они брали ее на школьные вечера, давали поносить свои платья. А родители через общество Красного Креста усиленно занялись поиском родных девушки. И в конце 1945 года нашлась мама! Воистину неисповедимы пути господни! В Новосибирск Ольгу Степановну эвакуировали с заводом. Она умирала от дистрофии, перенесла жесточайший туберкулез. Безуспешные попытки найти детей вконец сломили ее. Жила в бараке на 50 человек, работала, как и многие ленинградцы, на комбинате № 179. Трудно и сегодня вспоминать Зое Ивановне о встрече с матерью. «Где остальные?» — спросила помертвевшими губами. «Все умерли, мама...» Завыла собакой мать, поседела в одночасье и потеряла рассудок. Два года врачи возвращали ее к жизни.

А Зоя устроилась на работу. Дали общежитие, потом получили на двоих десятиметровую комнатку на подселении. Мама так и не оправилась окончательно, постоянно болела.

В 17 лет Зоя пошла в вечернюю школу. В год осиливала программу двух классов. Экстерном закончила на «отлично» десятилетку. Потом техникум при заводе. Стала бухгалтером. 17 лет проработала она на «Сибсельмаше». Столько же на заводе «Луч». Годы перед пенсией трудилась экономистом на новосибирском радио. Вышла замуж, вырастила двоих сыновей. Гордится внуками-двойняшками — золотыми медалистами НГТУ, сегодня — успешными инженерами-энергетиками.

Дорогами памяти
Время — лекарь,
И эту роль
Повторит оно со всеми.
Но бывает
Людская боль,
Над которой
Не властно время.

Зоя Ивановна Савоськина стояла у истоков создания областной общественной организации «Блокадник». В составе инициативной группы добивалась установки в Новосибирске памятника, посвященного всем ленинградцам, приехавшим в наш город во время войны. Гордо взметнулся он ввысь ростральной колонной на площади им. Пименова, напоминая родной Ленинград. В Ленинском районе Новосибирска Зою Ивановну знают все: и в администрации, где она хлопочет о путевках, лекарствах, материальной помощи для «своих» блокадников, о поддержке в проведении памятных дат и встреч с молодежью, и каждый, переживший блокаду житель района, лично знаком с нею. Ее квартира — это штаб помощи и участия, куда можно позвонить в любое время и найти поддержку в беде и радости. Нет дня, чтобы она сама не обзвонила больных блокадников, не справилась о здоровье.

Патриотическое воспитание молодежи — одна из главных составляющих деятельности организации «Блокадник». И это не формальное общение, а настоящая дружба со школьниками, ребятами из профессионально-технических училищ. Особенно тесные отношения связывают блокадников Ленинского района с ПТУ № 2 при заводе «Сибсельмаш», тем самым, куда в 1942 году из Ленинграда прибыл эшелон с 700-ми подростками-ремесленниками. Они всю жизнь посвятили заводу. Как самых дорогих гостей встречают их сегодня в стенах училища 27 января, в день полного снятия блокады Ленинграда.

За время блокады по городу было выпущено 150 тысяч снарядов, сброшено 100 тысяч зажигательных и фугасных бомб. Из строя было выведено 840 промышленных предприятий, разрушено 44 километра водопроводных труб и 75 километров канализационной сети, полностью уничтожена 8-я ГЭС. Более 3-х тысяч домов сгорело или было разрушено, 7 тысяч — повреждено и 9 тысяч деревянных домов разобрано на топливо.

Педагоги и ребята из школы № 56 тоже стали для них близкими друзьями. В школьном музее при участии ветеранов создана экспозиция, посвященная блокаде Ленинграда. Группа старшеклассников из отряда «Поиск» ежегодно ездит на раскопки в Ленинградскую область, где поднимают из болот останки погибших воинов. Для них память — священное понятие. Поэтому и к блокадникам относятся с особым трепетом. Братскую могилу на Пискаревском кладбище, где захоронена младшая сестренка Лариса, Зоя Ивановна нашла недавно. Юные поисковики, возвращаясь с раскопок, поставили на могиле зажженные свечи и рядом с цветами положили куклу...

Блокада болит в душе незаживающей раной. И невозможно жить, если не приезжать хоть изредка, чтобы поклониться дорогим могилам. Администрация области и города предоставляет возможность новосибирским блокадникам посещать город их детства. Зоя Ивановна приходит к родному дому. Он сохранился только в ее памяти. Для постороннего — просто ровное место. Она кладет цветы. Никто их не берет. Ленинградцам не надо объяснять, почему на земле лежат цветы...

А церковь стоит. Едва ступила на каменный пол, силы оставили ее. Здесь, у этой стены... В жутких, страшных рядах, один на одном... И ее Ленечка, и Аллочка, и Лариса. Она упала, приникла к святому месту. Женщины помогли встать. Батюшка подвел к алтарю и отслужил молебен, даже не спросив, крещеные ли были дети. А кто бы их крестил тогда, в блокадные сороковые?

P. S. 12 июля Зоя Ивановна Савоськина отметила красивую дату — 77-летие. Редакция от всей души поздравляет эту удивительную женщину. Света, добра, любви близких, здоровья вам на долгие-долгие годы, дорогая Зоя Ивановна! Да хранит вас святое блокадное братство, которому вы служите всю жизнь.