Дети Катерины от 14.08.2006

Точнее, он мог и должен был показаться таким же вкусным и вожделенным людям, которые, по их словам, несколько недель обитают на улице, перебиваются подаянием и давно забыли, что такое нормальная пища.

Мне вспомнилось, как в детстве, налетавшись по всей округе, мы прибегали домой, отрезали корочки от серой буханки за шестнадцать копеек и каждый на свой вкус готовил перекус: кто натирал ее солью с чесноком, кто мазал смородиновым вареньем, а главные сладкоежки наливали в тарелку воды, на секунду опускали туда ломоть, а потом влажную поверхность щедро посыпали сахаром. Вкуснотища.

Похоже, наши гостьи не были голодны. Вот от жажды страдали, особенно старшая. Катя, так она представилась, залпом опорожнила кружку горячего чая, попросила налить еще и после второй порции решительно отвернулась от стола. Малышка тоже вскоре потеряла интерес к угощению.

Одеты обе были простенько, если не сказать бедно, но чисто. И запах, который обычно сопровождает уличных скитальцев, практически отсутствовал. Алкоголем тоже не пахло. Старшей гостье на вид около тридцати. Если бы она была горькой пьяницей, печальный опыт уже должен был особой гримасой залечь на ее лице. Этого не наблюдалось. Катерина выглядела очень уставшей, потерянной, что ли… Но только не опустившимся человеком.

В пятницу после обеда, когда она, ведя за руку дочку, впервые пришла в редакцию, я была на задании. Валя, соседка по кабинету и моя подруга, увидев бедных скиталиц, в два голоса рассказывающих истории из собственной жизни одну страшнее другой, достала шестьдесят рублей из личного кошелька и отдала им, хотя эти деньги вовсе не были лишними. Ежедневный бюджет ее семьи из пяти человек весьма скромен, так что это была серьезная жертва. Просительницы поблагодарили и пообещали прийти в понедельник, когда можно будет побеседовать с журналистом.

Мне уже доводилось встречаться с такими просителями. Как научила предыдущая практика, шанс на то, что бездомный человек ищет не просто жалости и денежного вспоможения, а реальной помощи, как-то устроиться на работу, самому себя обеспечивать и перестать побираться, был невелик. Но все же он был. Случалось ли, что человек, получив деньги, тут же исчезал? Да. И не раз. Но я по-прежнему убеждена, что лучше ошибиться и помочь недостойному, чем из-за смутных подозрений отказать нуждающемуся в этой помощи.

И вот они передо мной. Повеселевшие после легкого завтрака и настороженно выжидающие, когда можно будет начать свою печальную повесть.

Ни одной фамилии я в этом материале не назову, так как судьба детей (а речь идет не об одном ребенке) на данный момент еще не решена и Катя сохраняет призрачные шансы юридически остаться матерью. Эта невольная анонимность дает мне полную свободу рассказать все, как есть, не опасаясь кого-то задеть или переступить закон, публикуя непроверенные, известные только со слов героев этой истории факты. Судить, кто прав, а кто виноват, вам.

Я расспрашивала осторожно. Некоторые вопросы заставляли Катерину задумываться и взвешивать каждое слово. Другие, как маленький камешек, сорвавшийся с вершины горы, вызывали настоящий словесный обвал. Гостья говорила, говорила и не могла остановиться. Эмоции переполняли ее. Попытаюсь отмести шелуху и выстроить путаные сведения в более или менее стройную цепочку Катиной жизни. Такой, какой она ее видит сама.

О своем отце она не говорит, в отличие от отчима, к которому испытывает жестокую неприязнь. Мать вторично вышла замуж, когда Катя переступила подростковый порог. Отношения не сложились сразу. Новый муж целиком завладел вниманием матери, став главным объектом ее любви и заботы, оттеснив детей на второй план. Детей — потому что у Кати есть брат. Он инвалид и живет в материнском доме. Вопрос о том, почему у нее сегодня плохие отношения со всеми домочадцами, включая брата, поставил собеседницу в тупик. Гостья перебегала глазами с одного предмета на другой в поисках подходящего ответа, наконец произнесла что-то невразумительное, мол, он всегда слушался маму и ей поддакивал.

Когда Катя, рисуя образ грубого и деспотичного отчима, сделала прозрачный намек на то, что причиной ее ненависти к этому человеку стало изнасилование, я не задала уточняющего вопроса, опасаясь истерики или чего-то подобного в присутствии четырехлетнего ребенка, а нервы, судя по всему, у нашей гостьи не совсем в порядке. Сама Катерина развивать больную тему также не стала. Позже, в опеке, мне скажут, что и там она вела себя точно таким же образом.
Как сверхчуткий барометр улавливает малейшие изменения атмосферного столба, так она каждой клеточкой ловит настроение собеседника: вот тут надо усилить, эту тему стоит свернуть, а в этот момент не помешают слезы в голосе... И как бы ни старался слушатель отделить истину от лжи, сомнение все равно останется. Что касается возможного изнасилования отчимом в прошлом, даже опытные специалисты опеки не смогли разобраться, говорит ли Катя о случившемся в действительности или старается очернить неприятного ей человека. Из сегодняшнего дня не заглянешь на двадцать лет назад. Возможно, и правда, в юном возрасте она стала жертвой насилия, но тогда получается, что ее мать долгие годы старательно скрывает этот факт, списывая плохие отношения с дочерью на Катино пьянство и бродяжничество.

Через некоторое время я увижусь с Катиной мамой и ее мужем. Зная, что Катя в разговорах с чужими людьми и даже с официальными лицами рассказывает страшные истории про деспотизм и ненависть бабушки по отношению к маленькому ребенку, Тамара Сергеевна (назовем ее так) в беседе со мной заявила, что у ее дочери уже давно есть психический диагноз. Какой? Намекает, мол, шизофрения. Правда, не может припомнить ни одного случая, когда бы Катя обследовалась у специалистов и тем более проходила лечение. Хотя кому же, как не ей, знать об этом, если у девочки с рождения имелась задержка психического развития?!

В какой-то момент мне показалось, что эта женщина использует обвинение дочери в умственной неполноценности как самую надежную защиту для себя и для мужа, на которого брошена тень, от любых Катиных обвинений. А заодно и от угрызений совести, которые, как я понимаю, часто ее посещают. В разговоре со мной Тамара Сергеевна пыталась представить себя страдающей стороной. А вот работникам опеки она откровенно призналась, что действительно порой была резка с Катериной и Ленкой, если не сказать больше. Да, не открывала дверь квартиры. Да, оставляла их на улице. Но тут же добавляла: «Она во всем виновата!»

Сам же отчим, когда пытаешься мягко расспрашивать его на тему конфликта в семье и причин нелюбви падчерицы к нему, тут же переводит беседу на многочисленные недуги, которыми он, пожилой человек, страдает и потому разговор продолжать не может.

Словом, за плечами моей гостьи, точнее — старшей из них, не самое счастливое детство. По всей видимости, лишенное материнской ласки и любви. Детство, когда в грязном подъезде, в компании таких же обездоленных сверстников все же лучше, чем в родных стенах. Ее мать этот же факт использует для доказательства обратного. Непутевая, потому и бежала из хорошей семьи на улицу. Ей бы только со шпаной общаться: выпить, покурить, поболтаться по городу.

Катя нигде не училась. Работала, чтобы иметь хоть какие-то деньги на одежду и карманные расходы. Где работала? В разных местах.

Уточняю, где именно, называет только кондитерскую фабрику. Замуж вышла пораньше, желая обрести опору в жизни и покинуть материнский дом. Отношения с мужем не сложились, вскоре разбежались, все что осталось — сожаление и… Светка на руках.

Своего «дедушку» Катя, по ее словам, встретила, гуляя со Светкой часами в близлежащем детском саду. Меня покоробило, что ни Светой, ни тем более Светочкой моя гостья свою старшую дочь не называет. Какое же потрясение мне предстояло испытать, когда я узнаю, что в свою очередь Света называет мать просто Катькой. В ее лексиконе слова «мама» нет.

Когда мы знакомились час назад, Лена протянула мне свою прохладную, худенькую, как у Дюймовочки, ручку и сказала: «Лена».

Тезки, значит. Она появилась на свет через восемь лет после старшей сестры. Только Света сейчас живет у бабушки, а Лена скитается по чужим углам вместе с матерью. Старшая не хочет видеть родительницу и равнодушна к сестренке. А младшая считает бабушку злейшим врагом и начинает в голос кричать, когда видит в коридоре у кабинета опеки силуэт старшей сестры. Чудовищно, но это так. Однако вернемся на четыре года назад.

Новое Катино замужество (правильнее было бы сказать — гражданский брак) вызвало резко негативную реакцию со стороны родных. Разница в возрасте влюбленных была порядка сорока лет. Так что Катя с полным правом может называть своего нового мужа дедушкой. Фотографию она показывает с гордостью. Худой, подтянутый. С абсолютно седой головой. Катя в красках рассказывает, каким он был добрым и мастеровым, работал в садике сторожем и плотником. Познакомились, стали разговаривать, общаться. Узнав, что Катю с дочкой в родном доме обижают, пригласил жить к себе.

Была ли у дедушки комната и куда она потом делась, Катя пояснить не смогла. Некоторые эпизоды собственной биографии она предпочитает опускать. Мы переносимся на девять месяцев вперед, когда беременная Катерина, выброшенная на улицу матерью, вместе с дедушкой живет в старенькой баньке на каком-то брошенном частном земельном участке. Рожает она там же, в бане. Без света и воды. Так появилась на свет Ленка. Хрупкая девчушка с неаккуратно остриженными волосами (по словам матери, это результат ее кратковременного пребывания в приюте по каким-то весьма смутным обстоятельствам) сидит напротив, смотрит на меня своими огромными серо-голубыми глазами и спокойно слушает, наверное, в тысячный раз повесть о том, на какие мучения ее в первые дни жизни обрекли жестокосердные родственники. Изредка она тихонечко, еле заметно кивает.

«Скорая», вызванная сострадательными соседями, увезла маму с младенцем в родильный дом. Катя не без гордости говорит, что об этой жутковатой истории даже был сделан сюжет на местном телевидении, но приводить подробности отказывается.

Внимание общественности подвигает Катю на смелое решение:

обратиться лично к главе администрации района и попросить крышу над головой. Похоже, моя гостья не из тех, кто долго помнит добро, но, как ни странно, ей очень везло в жизни на встречи с сострадательными людьми. Молодая семья получает не только комнату в муниципальном общежитии, но и работу. Точнее, работа была условием проживания в общежитии. Родные, по словам нашей гостьи, вычеркнули ее вместе с детьми из своей жизни.

Вспоминая этот наш самый первый разговор сегодня, я могу предположить, где Катя сгустила краски, где слукавила, но был один момент, в который она совершенно раскрылась. Говоря о четырех годах совместной жизни с мужчиной, годившемся ей если не в деды, то в отцы, она вскричала: «Я никогда в жизни не была так счастлива, как в это время. Меня никто не обижал, не гнал. Я вам фотографии принесу, вы увидите, какая хорошая у нас была семья!» Глаза ее светились и голос дрожал. Она словно захлебывалась в отрывистых эмоциональных фразах. «Мы так жили! Нам так было хорошо! Как никогда раньше...»

Похоже, это действительно был самый счастливый период ее жизни. Несмотря на то, что в воспоминаниях моей собеседницы отсутствует слово «любовь» и то всеобъемлющее чувство, которое за ним скрывается. Она не говорит ни о любви, ни о трепетном отношении к ней близкого человека. Абсолютно никакой романтики. Одна прагматика. У Катерины после скитаний по чужим дворам, огородам и баням наконец-то был дом. Временный, но свой. В кои-то веки она почувствовала себя хозяйкой собственной судьбы. Каждый из нас счастье ощущает по-своему. И я верю, что тогда Катя была счастлива. Они с дедушкой оба работали дворниками, имели скромный, но стабильный доход. Дочери были рядом. А если попивали семейной четой иногда (хотя в момент нашего первого разговора Катя этот факт еще отрицала), так половина России так живет.

Через три года с небольшим хрупкое Катеринино счастье ухнуло в бездну. Была ли у дедушки застарелая болезнь вен или как-то, подпив, уснул в сугробе и отморозил ноги, выведать у Кати не получилось. Эти детали она считает несущественными. Через весь дальнейший страшный рассказ лейтмотивом проходит тема отсутствия денег. Чего ни касался разговор — лечения больного мужа, учебы, детей, работы — гостья повторяла одну и ту же фразу: «А деньги-то где взять?!»

Запущенное заболевание привело к ампутации обеих ног. В больнице калеку долго держать не стали, так как ему постоянно требовался особый уход, а с младшим медицинским персоналом в наших лечебных учреждениях всегда была большая проблема. Больного мучили фантомные боли и ужасные пролежни. Для Кати он превратился из опоры в обузу. «У меня денег не было, я «скорую» вызвала, говорю, заберите его, хоть что-то сделайте, а то он тут умрет, а я что буду делать? У меня даже хоронить его денег нет!» — залпом произнесла Катерина.

Дедушка гнил заживо. В общежитской комнате стоял отвратительный запах. Дальше в Катином сбивчивом рассказе снова шла путаница. То ли он без медицинской помощи угасал день ото дня, потому что девчонки были маленькие и позаботиться о нем не могли, а сама Катя много работала, чтобы прокормить семью. То ли она бросила работу, чтобы ухаживать за супругом, но он все равно вскоре умер... Судя по трудовой книжке, все же оставила работу.

Похоронить страдальца удалось благодаря соседской жалости к несчастной Катерине и Ленке, ставшей сиротой. Когда я увижусь с Катиной мамой, она скажет, что, едва услышав о смерти нелюбимого зятя, привезла дочери пять тысяч рублей. Но кто из них искренен, решать не берусь.

Дальнейшее укладывается в несколько предложений. Начав делать ремонт после смерти мужа, Катя временно съехала из общежития в квартиру матери, где она и старшая дочь, между прочим, прописаны. Воспользовавшись этим, новый комендант (по Катиным словам, женщина грубая и резкая в отличие от своей предшественницы, которая к их семье очень тепло относилась) вышвырнула их вещи, а потом заявила Кате, мол, раз умер муж, который здесь работал, жилье изымается. Поскольку с матерью, которая выгоняла непрошеных нахлебников на улицу в лютый мороз, жить нет никакой возможности, вот уже более чем полгода она и Лена скитаются по чужим углам. То живут у доброй соседки сверху, которая, кстати, может много интересного рассказать о Катиной семье, то у кого-нибудь на даче. Вот и вся история.

Лена, внимательно слушавшая маму, периодически подскакивала и решительным тоном заявляла: «Дай, я расскажу! Нет, лучше я расскажу…» И рассказывала о том, как замерзала, как они все время шли, шли куда-то. Как добрый дядя посочувствовал их беде, накормил шашлыком, а ночевать все равно было негде…

«Видите, она ножку приволакивает? — вмешивалась Катя. — Это после отморожения. Один раз мать выгнала нас в сорокаградусный мороз. Мы так устали, что Ленка уже упала, а я еще кое-как стояла на ногах. Бреду. А ее за шарф тащу за собой по снегу волоком. Какой-то мужчина шел мимо, людей позвал на помощь...» В самые напряженные моменты повествования ребенок всхлипывал без слез и решительно требовал предоставить ей право поведать обо всем самой.

Иногда газета действует, как скорая помощь, приходя на выручку оперативно. История о том, как жестокосердные люди фактически выгнали на улицу из муниципального общежития маму и ее маленькую дочку, уже через два дня после первого визита Кати и Лены увидела свет под рубрикой «Письма в редакцию». Журналист, готовивший выпуск, рискнул опубликовать письмо без проверки, желая одного — как можно быстрее помочь. И отклик был. Дважды звонили помощники депутатов, обещавшие устроить героиню публикации на работу. Позвонили из села пожилые супруги, готовые взять маму с дочкой к себе и впоследствии завещать им свое жилище. Их я поблагодарила за сердечность и сказала, что факты этой истории нуждаются в проверке, если в итоге мы убедимся, что Катя — порядочный человек, который сумеет оценить их порыв и сможет стать опорой не только для собственной дочери, но и для этой пожилой четы, тогда я дам ей их адрес. Но главное, подключились городские власти, обещая помочь как в вопросе с работой, так и с временным жильем.

Сейчас, спустя почти два месяца, когда эта история получила продолжение и я знаю о Кате значительно больше того, что она сама хотела бы о себе рассказать, понимаю, что десятки, а может, и сотни людей в этом городе вот так же живо реагировали на рассказ двух сироток об их горькой судьбе. Кормили. Давали деньги. Делились одеждой. Приводили ночевать в свой дом. Обычное людское милосердие и сострадание. И, слава Богу, что оно в нас живо.

Я задаю себе вопрос: вызвал бы такое безоговорочное доверие Катин рассказ, не будь с ней Ленки, этого худенького воробушка с короткой колючей стрижкой и аккуратными веселыми конопушками на малюсеньком носу?

...Катя окончила свой монолог. Повисла тишина. Все было сказано и выслушано. Надо было что-то делать. Я пояснила просительнице, что редакция пойдет ей навстречу, если она действительно хочет изменить ситуацию, найти работу и жилье. Сообща наметили план действий на ближайшее время. Главное — договорились, что истощенный скитаниями ребенок больше не будет болтаться по городу вместе с ней и какое-то время поживет у бабушки. Катя обещала, что срочно начнет устраиваться на работу, причем не абстрактно, куда-нибудь, а в конкретное ЖЭУ, у которого есть номер, телефон и даже служебное жилье, дворником. Это раньше она не могла начать работать, так как не имела средств для прохождения медицинской комиссии, а теперь, с выделенными редакцией деньгами, — совсем другое дело!

(Окончание в следующем номере.)