Для жизни и в стороне от нее

То аспиранты уезжают, то прибывают. То необходимого для исследований оборудования нет, то финансы для него выделяют и можно даже выбирать самое современное из того, что предлагают.

Но больше всего нервируют научную общественность сокращения кадров, а то и целых институтов. Вот и опять в ближайшие годы надо сокращать академическую науку примерно на двадцать процентов. Прежде всего, как у нас привыкли, за счет людей преклонного возраста. Между тем ученых по возрасту сокращать нельзя по закону. Не говоря уже о том, что наши «возрастные» ученые сплошь и рядом работают не хуже молодых. А нередко — и лучше.

В лукавое время перемен многое меняется и в статусе, и в названиях институтов. Несколько лет назад многие из них обрели самостоятельность, а теперь они снова становятся отделами, филиалами, а то и лабораториями одного объединенного института. Делается это и с пользой, и во вред. Где как. То есть где по потребности, а где и по... вредности. Например, по потребности Институт геологии нефти и газа СО РАН теперь называется иначе, о чем рассказал академик Алексей Эмильевич Конторович.

— Это вызвано, — уточнил он, — необходимостью реформирования науки в стране и, в частности, ее укрупнения. В девяностые годы наука множилась, делилась на отдельные звенья. И наш председатель СО РАН, и директор Объединенного института геологии, геофизики и минералогии академик Добрецов не раз обсуждал с нами, как реформировать институт. Предлагалось, например, снова объединить разрозненные ячейки в один институт.

Была и вторая идея. Она связана с уже давним промахом Сибирского отделения РАН, когда многие годы у нас не было института, ориентированного на нефть и газ. Для Сибири, главной нефтяной житницы страны, это было по меньшей мере странно. Мы же жили на нефти и газе. Но этот промах мы исправили при поддержке Валентина Афанасьевича Коптюга и Николая Леонтьевича Добрецова, когда, пусть и с опозданием, был создан в Академгородке Институт геологии нефти и газа СО РАН.

— Но ваш молодой институт, —говорю Алексею Эмильевичу, — очень быстро завоевал авторитет...

— ...И мне казалось, — продолжал Конторович, — что ликвидировать такой институт, лишать его самостоятельности при том значении, который играет сейчас нефтегазовый комплекс, неразумно в угоду очередному реформированию науки. Мое предложение «прошло», оно было одобрено и в СО РАН, и на Президиуме РАН. А в нашем коллективе это предложение трижды обсуждалось на ученом совете и трижды было одобрено единодушным голосованием. Так было решено сохранить в Сибирском отделении РАН институт нефтегазового профиля.

— С тем же названием, что и было?

— Нет. Я предлагал создать институт геологии и геофизики нефти и газа. Но «сверху» предложили назвать институт нефтегазовой геологии и геофизики. Возражать не стал, потому что... между хлебом с маслом и маслом с хлебом разницы нет. Но я очень рад, что с этим названием осталось и имя нашего выдающегося ученого Андрея Алексеевича Трофимука. Он всегда мечтал, чтобы геология и геофизика были рядом. Особенно когда речь идет о нефти и газе.

Надеюсь, что институт с новым названием, а кое в чем и с новым назначением, займет достойное место как в разработке фундаментальных проблем, так и в решении многих практических задач, которые стоят перед страной и Сибирью, нефтяными и другими компаниями. Это нужно, и убежден, что это будет полезно всем. Мы вместе с НГУ должны готовить первоклассные кадры для науки и для нефтяной и газовой промышленности.

Кроме того, институт, как научная единица, должен отвечать за насущные проблемы нефтяной и газовой промышленности. Но прежде всего, как это существовало и при Трофимуке, нам надо быть на самом передовом крае фундаментальной науки, обращенной своими исследованиями к нефти и газу.

— А надо ли академической науке учиться бизнесу?

— Это, как говорится, другой вопрос. К задачам института он едва ли имеет прямое отношение. Я бы так переформулировал ваш вопрос: надо уметь свои разработки предлагать. Эйфория девяностых годов, когда лидеры бизнеса считали, что они могут все решать и без науки, прошла. Осознано теперь: без научного обеспечения, сопровождения прогресса не будет. Науке нужно уметь решать задачи, которые требуются бизнесу. Вот это важно. Сейчас явно недостаточно заниматься только высокими идеями, далекими от реальной жизни, хотя иногда эти идеи приносят стране и науке больше пользы, чем все остальное. Но одного этого в наши дни недостаточно. Теперь очень актуальна и другая задача: на высоком фундаментальном уровне решать и практические задачи страны сегодняшнего дня. Наука это делать далеко не всегда умеет.

— Как представляется, она и не должна всегда это уметь... Никто не отменял принцип, что академическая наука работает на будущее.

— Теперь ситуация другая. У нас в стране практически нет сейчас отраслевой науки. И очень часто ее задачи решать некому, кроме науки фундаментальной. В нашем институте нефтегазовой геологии и геофизики, а раньше в институте геологии нефти и газа, уделяется большое внимание решению этой двуединой задачи. У нас внебюджетное финансирование в отдельные годы достигало 85 процентов. Мы зарабатывали эти средства, сотрудничая с крупными нефтяными и другими компаниями, а также с некоторыми государственными структурами. И что очень важно и что все чаще — нам заказывают компании именно фундаментальные разработки. Но, к сожалению, такие заказы приходят, как правило, не от российского, а зарубежного бизнеса. Мы сейчас имеем целый ряд крупных контрактов с европейскими и североамериканскими компаниями. Они нам заказывают типично фундаментальные разработки. В нашей стране даже министерство «не опускается» до таких заказов.

А на Западе прекрасно понимают, что фундаментальные исследования в конечном счете принесут им большую прибыль. Впрочем, я убежден, что лет через пять, а то и раньше к нам будут поступать и отечественные такие же заказы. Понимание необходимости науки усиливается и расширяется.

— По этим контактам ваш институт в СО РАН один из первых?

— Да, но не самый первый. Тут впереди ИЯФ, институт катализа и некоторые другие. Но в пятерку-десятку таких институтов мы, конечно, входим. В ИЯФе очень высокая фундаментальная наука гармонично сочетается с выходом на передовые инновационные технологии. На мой взгляд, у них это организовано блестяще.

— Сейчас академическая наука снова реорганизуется. Что вы от нее ждете?

— Ясного ответа, — улыбнулся Алексей Эмильевич, — вы от меня сегодня не дождетесь на этот вопрос. Нынешняя реорганизация называется пилотным проектом. Надо подождать, посмотреть, что выйдет. И куда мы еще «прилетим» — пока неизвестно. По некоторым приметам видно, что власть хочет строго разграничить, а точнее, может быть, отграничить фундаментальную науку от инноваций и всего прикладного.

— Грубо говоря, вот вам обещанные тридцать тысяч на зарплату — и заткнитесь, занимайтесь только фундаментальной наукой.

— Примерно так. А для всего остального создайте свои структуры и пусть они «пухнут» на всяких практических, прикладных делах. Но эта схема абстрактная и далекая от жизни, в которой очень многое тесно переплетено. Вспомним Михаила Алексеевича Лаврентьева. В какой отдел ему надо было идти по своим знаниям и занятиям — в теоретический отдел или в прикладной? Он везде был нужен и везде был на месте. Он с успехом выполнял и то, и другое. А вспомните еще академиков Будкера и Сахарова, да и многих других. В них практика и теория были словно слиты, спаяны. Если ученый действительно крупный, то он всегда стремится полученные им теоретические результаты дотянуть до какого-то прикладного выхода. В проводимой еще одной реформе науки многое непонятно, сомнительно и неопределенно. Отслеживать ее надо внимательно и критично.

На снимке: академик А. Э. Конторович.