Бабушка Мария

Вихрем летела я к ней навстречу. Бабушка останавливалась. Когда я приближалась, протягивала мне навстречу руки, и мои всегда в цыпках ручонки обхватывали ее, я прижималась лицом к тёмной юбке, от которой пахло бабушкиной работой: цементной пылью, гравием и еще знакомым мне вольным ветром.

Однажды я побывала там, где она зарабатывала свой хлеб. Туда привез меня на велосипеде мой дядя, ее младший сын. Все вокруг грохотало, крутилось. Подъезжали и отъезжали машины. Они мне казались огромными. Бабушка (ей тогда уже было за пятьдесят) и еще несколько таких же женщин стояли, как возле огромного, медленно ползущего змея, у транспортерной ленты и бросали лопатами на нее гравий. И так всю смену.

По дороге домой бабушка всегда заходила в поселковый магазинчик и покупала мне конфеты-«подушечки». Не было счастливей ребенка в тот миг, когда я держала в руках маленький, аккуратно скрученный картонный кулечек! Никогда мне не забыть вкуса этих недорогих конфет. Ничего вкуснее я не встречала! Не забыть и дней, когда бабушка получала зарплату. Мы шли в магазин вдвоем и, как купцы-кутилы, набирали столько кульков-пакетов, что, казалось, авоськи не выдержат и нам не унести поклажу. Мы покупали колбасу, холодец, который нам щедро отрезала продавщица, чай в металлических банках, сахар, душистые свежеиспеченные батоны, что-то еще и, наконец, не подушечек немного, а большой кулек всяких конфет в бумажках.

Дома все это резалось, укладывалось на тарелки. Из кипящего самовара заваривался свежий чай. На круглом бабушкином столе под абажуром появлялась большая сковорода шкворчащей румяной картошки. Приходили соседи: две похожие, как близнецы, старушки и муж с женой — молодые врачи. Потом долго пили чай с наколотыми кусочками сахара и конфетами. Сидели допоздна и говорили. Говорили обо всем: о жизни, о работе, о вениках, которые уже пора вязать, что картошка нынче уродится. Никогда в голосах беседующих я не слышала недовольства, раздражения, осуждения. В бабушкином доме все были выслушаны и поняты. Мне, как и взрослым гостям, тоже не хотелось оставлять это общество и бежать на улицу к своим подружкам. Никому не было тесно в малогабаритной комнатке, служившей и спальней, и гостиной одновременно.

Наступал вечер. Все прощались и расходились. Бабушка брала толстенную книгу сказок, водружала очки на кончик носа, и для меня все исчезало вокруг, лишь родной голос и «тридесятое царство» или иной другой чудесный и справедливый мир, в котором всегда побеждает добро. Счастливая, я засыпала под всегда одни и те же тихие слова: «Спи с Богом, дочка».

Мои первые выученные стихи Пушкина, басни Крылова, первые прочитанные мной строки книги — все это заслуга бабушки. Моя любовь к растениям, животным — тоже ее воспитание. Все школьные каникулы — только у бабушки. Моя нора после выматывающих экзаменов, сессий и просто желание отдохнуть от всех и вся — бабушкина квартира и ее все понимающий взгляд.

Родная моя, любимая бабушка, «баба», как я ее называла! Светлая тебе память, Мария Григорьевна Касаткина... Много горя ты повидала за свою жизнь, труд твой был тяжёл. Ты пережила войну, голод, несла вдовью долю. (Муж твой и мой дед, которого я не видела, погиб в начале войны.) Ничто не сломило тебя. Ты терпеливо шла по жизни, работала, растила сыновей.

Ты владела собой всегда. Не «совладала» (это твое слово) лишь однажды. Когда прибежала соседка и сообщила, что сын твой младший в гололёд возвращался домой и попал под автобус. К счастью, он отделался ушибом. Об этом ты узнала позже. Но твоё здоровье было, увы, не вернуть. Сначала ты не смогла говорить, потом отнялась навсегда одна сторона тела. Ты едва двигалась с помощью костыля. В новенькой двухкомнатной квартире, полученной тобой, ты в основном лежала.

Ты жила не со мной. С другими родственниками. И все же ты успела повидать своего правнука, моего сына! Я навещала тебя всегда. Обняв при встрече, целовала каждую морщинку на лице и твои белоснежные волосы. Перед нашим отъездом мы были вместе. Ты сидела на стуле, выкупанная мной в последний раз, повязанная новым белым платочком, моим последним подарком. Ты улыбалась мне и прижимала здоровой рукой к себе трехмесячного правнука. Но почему из твоих светлых глаз лились слезы? Я вытирала их своими руками, а они появлялись вновь и вновь. Не знаю до сих пор, чьих слез больше на моих ладонях — твоих или моих. Я очень просила тебя подождать немного. Обещала забрать, когда получим квартиру. Не знала я тогда, что ты не дождешься меня, не проживешь даже полгода.

А ты, моя любимая, всё чувствовала. И смотрела на меня, не отрываясь, прозрачными глазами. И слезы не прекращались. Прости меня, пожалуйста! Такого взгляда, таких прекрасных глаз я больше не видела ни разу... Нет, однажды я увидела эти глаза. Через много лет я оказалась в старой церквушке: пришла поставить свечку «за упокой» моей никогда не забываемой бабушки. Тихо стояла и думала о ней. Когда подняла глаза, оцепенела: на меня полными слез и страданий глазами смотрела... бабушка. Но я ошиблась: с большой иконы на стене на меня смотрела Пресвятая Дева Мария. Она держала на руках своего Младенца. Она отдаст его людям.

Ольга ПИСКУНОВА.