Новосибирск 3.5 °C

Мои стихи об отце

20.05.2010 00:00:00
Мои стихи об отце
У моего отца русское имя — Иван. Весь мир знает, какой народ представляет человек с таким именем. Особенно, судя по кино и книгам, это характерно было для времен военных. — Рус Иван… — протягивали баян хмельные немцы пленному солдату-разведчику: мол, играй… Но на баяне играть Иван Семенов не умел, он гармонью-«хромкой» всю деревню завлекал. Однако затекшие связанные руки протянул, развязали.

Взял баян, по ладам пробежал, вернее, прощупал онемевшими пальцами. Обдумывал ситуацию и всем видом показывал, мол, рад бы, да руки… Обождали бы… К его удивлению, оставили несвязанным и отвели в сарай опять.

Тихо подошел Иван к еще одному пленному солдату, руки развязывает, про побег шепчет. Но тот отказался наотрез. Тогда он сам, выследив момент, рванул. Пьяные немцы открыли огонь, заставляя петлять, как зайца по полю. К своим позициям приблизился — оттуда тоже огонь открыли. Тогда в предвечерье во весь голос русский мат употребил солдат, поднявшись и кулаками грозя. По мату и по отчаянности поняли стрелявшие, пустили до окопа…

Этого рассказа нет в книгах. Он был услышан из разговора фронтовиков на встрече в День Победы. Успенские фронтовики собирались у кого-нибудь дома, и жены старались им не мешать.

В День Победы
был отец от дел свободен
И его, хмельного,
мама не бранила.
— Это в нем еще
войны осколки бродят, —
Утомленно и печально
говорила.
В День Победы
был отец себе не волен.
Под бомбежку и бои
бросала память.
Имена однополчан,
Как птиц на волю,
Выпускал из клетки сердца,
болью маясь.
Вспоминал как самых
лучших,
как героев,
Перед ними орденами
не хвалился.
И виною и войною
словно болен,
То трезвел,
а то и бредом исходился.
Мать тогда ему
сочувствовала, помню,
Мол, откуплен день
годами фронтовыми.
А сама молилась, боль тая,
на холмик:
Два младенчика
в те годы схоронила.

Иван Иосифович Семенов, мой отец, по натуре не был воином. Крестьянский сын, и сам смекалистый крестьянин. В Успенке появился мальцом, куда переселились из рязанской деревни Борисовки его родители, Иосиф и Мария. Чета с библейскими именами и тоже нелегкой судьбой. Иосиф Тимофеевич и Мария Степановна одни из основателей поселочка, возникшего в 21-м году ушедшего века. В избе из литого самана шестерых вырастили. Как младшей сестре Ольге появиться на свет, случилось, что дома, кроме Ванечки, никого не оказалось. И послала мать его к соседям Даниловым — позвать кого-нибудь. Метель была — свету не видать. Дошел-таки четырехлетний малец до занесенной землянки и покричал в трубу печную. (Был такой способ общения в бураны). Да, видно, за воем вьюги голоска не услышали. Не с первого захода, но докричался парнишка, пробилась бабуся-соседка к родихе.

Подростком к охоте пристрастился и… к гармони. Как он на ней играл! Помню, многие пробовали научиться на «хромке», а не получалось. Причем играл не только на гулянках, а по настроению. Зимний вечер помнится: в старой пластянке спят мать и семеро сестричек и братьев. Только мы с папкой чего-то засиделись. Взял гармонь, ладам печалиться не дал, а цыганочку завыговаривал. Ну, а я на круг (по земляному полу босиком топота не слышно). Как два лунатика…

И кто знает, о чем журился он, выводя сильным, красивым голосом «Бродяга, судьбу проклиная…» Может, о том, как отца его, серьезного, степенного человека, по клевете арестовали? С обыском пришли зерно искать. А разве найдешь, где его и не было? Год по тюрьмам потаскали и отпустили…

Пришел весь больной и седой. И все это время дома — для детей только мелкая-мелкая картошечка, присоленная слезами матери…

Женился отец на маме, Ксении Ивановне Ваниной, перед армией. Пошел на срочную службу, а попал на финскую войну (стрелок и лыжник был хороший). А оттуда сразу на Отечественную. На фронт ушли его старшие братья. Матвей погиб первый из Семеновых, первая похоронка на него в село пришла. Погиб и Ефим. Тимофей — вернулся.

Иван первый успенский фронтовик, пришедший в отпуск по ранению. На костылях, в пилоточке, на студеном, уже со снежком, ветру. Вообще-то отец был красив: высокий, черночубый, кареглазый, только малоразговорчивый. Как хороший столяр помогал односельчанам при стройке. Конюшил, потому что любил лошадей. Техникой интересовался: водителем, мотористом, мельником был, кроликов дома развел — удачно. Пчеловодством серьезно занимался. Вылечив себя от радикулита пчелами, многим односельчанам помог.

В родительском доме стоит мебель, сделанная его руками. За столом с точеными ножками собирается вся семья на Троицу. Вспоминаем, как папка выпить был не прочь (но дома никогда не шумел, бормотал лишь), каким был в гневе, как делал все без суеты, по-мужицки.

Трансвааль, Трансвааль,
Страна моя…
Запели, наконец.
С улыбкой с фото старого
Смотрел на всех отец.
Семья сидела за столом,
Мелодию вела.
А эта песня у него
Любимою была.
Смотрел, мол, что ж,
Коли начали, так пойте
от души…
А в темноте чердачной
Его гармонь молчит.
Кого винить? На сколько,
Что не подрос игрок?
Никто во всем поселке
На ней играть не мог!
Лишь у груди Ивана,
Лишь под его рукой
Такое выдавала!..
Что плавился покой.
И я терялась, помню,
Открытия полна:
«Так у отца с гармонью
Душа была одна?»

О войне отец говорить не любил. Будучи немногословным, плотничая или за другим делом, только насвистывал мотивчик. С детьми — «желторотиками» — все мать занималась.

За всю жизнь, сколько помню, отец не износил даже пары туфель. В самой рабочей обуви всегда — в кирзовых сапогах, либо по праздникам в хромовых, офицерских. Ну не было у него бездельных дней с такой семьей! И еще всегда ходил в простых рубахах с длинными рукавами.

Потому что жилистое тело в шрамах. Отметины войны на боку, спине, ноге, даже под смоляными волосами на голове насечки от осколков.

Получал ранения почти каждый год войны. Путь бойца прошел через Карельский, Волховский, Ленинградский фронты.

В 41-м г. — автоматчик-разведчик Иван Семенов ранен. В 42-м — водитель, по дороге жизни доставлявший в блокадный Ленинград груз, ранен второй раз. В 44-м — осенью, третье ранение, самое тяжелое. Не сразу его подобрали с поля боя. Долго лечился по госпиталям. В Рижском госпитале он и День Победы встретил. И снимок с медсестрами есть оттуда…

Много снега и покоя
У полей родных, неброских.
Но еще я знаю поле —
Поле памяти отцовской.
Описал словами скупо,
Как оно огнем горело,
Так, что таяли окопы,
Так, что сердце леденело.
Там и ранило…
Упало
Навзничь пепельное небо,
Все исчезло,
Все пропало.
Трое суток быль как небыль.
Что живой — дивился долго.
Шел в просторы ежедневно,
Будто жил каким-то долгом
Или чувством неразменным.
Посмотреть на снег, на поле
Я хочу его глазами.
Он сказал: «Живи спокойно,
Боль за вас мы взяли сами».

Фронтовая закалка потом не раз выручала. Когда пятилетнюю дочку с переломом позвоночника определили в санаторий под Новосибирском, повез ее на попутных полуторках (железной дороги близко не было). Ребенка брать отказывались, мол, мест нет. В солдатской своей гимнастерочке, резко положил на стол направление, посадил дочку на веранде: «Если что с ней случится — ответите». И ушел. Но, как разведчик, высматривал, что будет. Когда девчушку к вечеру завели в помещение, отправился назад в далекую Успенку.

Всю жизнь прожил в Успенке. Вместо старенькой пластянки построили хороший дом. Восемь детей с мамой подняли. На стройке пригона зашибло его бревном. И сразу эхом отозвались старые раны.

Не дожив до 60-ти, умер. Всего раз пенсию получил по инвалидности.

Приезжая на могилу, вспоминают дети его слова, поделки. Станок для вытачивания по дереву собрал. Увидев резные двери в кино, сделал такие же… И многое другое внукам теперь уже рассказываем.

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: