Одноклассники от 21.03.2009

Их дружба — с первого класса

Сейчас сотни тысяч людей ищут в Интернете тех, с кем учились когда-то, и своих учителей, а эти без «всемирной паутины» всегда вместе, помогают друг другу и все друг о друге знают.

— Так, день рождения у Катюшки Синицыной — второго марта… У Егора Лисицына — третьего апреля… Мои ребятишечки, — перечисляет Таисья Семеновна, листая пухлую записную книжку.

— Таисья Семеновна, а Вовчик — представляете? — с днем рождения меня даже не поздравил! — прерывает ее мысли Наташенька Хлопцева.

Они сидят за столом на кухне Таисьи Семеновны и пьют чай.

— А Толя Скрипкин залетает ко мне в кабинет и спрашивает: «Ты меня помнишь? Я Толя Скрипкин», — продолжает тараторить Наташа.

За столом — добрая половина класса: решили сегодня собраться у первой своей учительницы, а то уже месяц как не встречались нормально, только мельком. Школа-то закончилась. Тридцать восемь лет назад. Им, одноклассникам-«ребятишкам«, уже по пятьдесят пять, а учительнице Таисье Семеновне Полотиной — восемьдесят всего. Но друг без друга долго не могут, как и в первом классе.

Когда Наталья Петровна была ещё Наташечкой

— А мы еще и в детском саду вместе в одну группу ходили, — уточняет Леночка Волохова. — Помню, пришли мы первый раз в первый класс, выбежали на переменке на улицу, сели на поребрик и делимся впечатлениями. А Наташа говорит: «И все-таки наша учительница самая лучшая, самая красивая, да еще поет и на аккордеоне играет!» Мы все эти слова запомнили — потому что так оно и оказалось.

Наташа Хлопцева — врач, Леночка Волохова — инженер, Наташа Чайка — педагог, Горбатенко — юрист… Еще инженеров много, медики тоже есть. А тогда попробуй-ка угадать, кто кем станет? Но класс нормальный был, без проблем. Главное — дружный. Отличницы «подтягивали» отстающих мальчиков, две пары даже поженились после школы — любовь на всю жизнь. Сегодня сотни тысяч бывших одноклассников через много лет вспоминают тех, с кем учились, начинают искать на сайте «Одноклассники» бывших друзей, а тут и без сайта все про всех известно.

— Они пришли ко мне впервые, выстроились в линейку, — вспоминает Таисья Семеновна. — Смотрю я на них и вижу сразу, кто будет хорошо учиться, кто плохо: ведь где написан интеллект человека? На лице! К тому же из хороших семей редко выходят плохие дети. Семья все-таки — это главное. Я ведь и с родителями многими до сих пор дружу. С мамой Ирочки Маловой мы, например, единомышленники во всех сферах. У меня разные были классы, некоторые — очень трудные. Вот они из головы никак не выходят, эти ребятишечки, всех помню до сих пор.

Оторви да брось!

— Мне было семнадцать лет, когда я начала работать еще в деревенской школе, — продолжает учительница. — Мне семнадцать и моей ученице Анечке Шаховой столько же. Война только закончилась, ой, как голодали мы — страшно вспоминать! Детки все худенькие, оборванные. Обувь — туфельки на ремешке, а на улице — снег по колено. Пока дойдешь до школы, все чулки мокрые. А в классе стояла печка-голландка, на столе учителя — лампа керосиновая. Придем утром, темно еще, я говорю: «Снимайте, ребятишки, чулки: давайте сушиться». Снимем их, развесим вокруг печки: чулки сушатся, а мы учимся. Это сейчас комедией кажется, а вспомнишь все — дрожь пробирает. После уроков я им на балалайке играла. Родители уважали ужасно — некоторые даже вздумали кланяться: пришлось отучать. А самый трудный свой класс я запомнила на всю жизнь.

Восемь учителей сменилось за полгода — не выдерживали. Страшный класс: кто-то воровал, кто-то был замечен в разбоях, а один — но это позже — даже участвовал в групповом изнасиловании. Это в третьем-то классе! Учителей изводили, ставили на них капканы, стреляли из рогаток, да старались попасть в глаз.

— А я молодая совсем в то время: брови подкрашивала. Директор, помню, мне говорила: «Не крась брови — ученики тебя просмеют». А я ответила ей: «Никто меня не просмеет!» Все ждали, насколько меня хватит, отговаривали с этим классом работать, жалели: «Они всех учителей выживают, лучше за них и не берись. Они же все — оторви да брось!» Меня выживут! Да никогда! Директор привела меня в класс и говорит ученикам: «К вам пришла учительница, которая никогда никуда от вас не уйдет!»

Три дня детки сидели смирно, я уже стала думать про себя, что на них просто наговаривали. На четвертый день решила провести контрольную по математике. Пока на доске писала задания, попросила ребят выйти из класса. Уже дописываю примеры, и тут вваливается Усачев Вова, падает на парту, дрыгает руками и ногами, орет во всю ивановскую, а все остальные физиономии свои в двери повыставляли хитрые. Я сначала спрашиваю спокойно: «Чего ты орешь?» Он еще громче начинает. Тогда я его — за грудки и к стене: чего кричишь? А он мне: «Больно, я больше не буду!» А мальчик, кстати, симпатичный. И я вообще-то спокойная была.

Всемирный фестиваль в сельской школе

— Ага, — прерывает вдруг рассказ Наташа Хлопцева. — Я помню, как мы пришли к уроку не готовыми — всех сразу по углам расставила.

— С этим классом вот было проблем, — педагогично не обратила на нее внимания Таисья Семеновна. — Алешка Мигель — такой хулиган: просто невероятно, что он творил. Я пришла к нему домой. Смотрю — «семеро по лавкам», нищета. А Алешкин отец увидел меня, сразу ремень снимает: «Скажите, что этот паршивец натворил? Я его убью». У меня сердце кровью облилось — как же так? А сама вслух говорю: «А я не ругать его пришла, я похвалить хочу Алешу: трудолюбивый парнишка». Отец своим ушам не поверил.

Витя Жеребцов — рогаткой учительнице глаз подбил. Мама больная, нищета тоже невероятная. Одеты, обуты кое-как. Я в честь московского фестиваля решила провести и в своем классе фестивальчик. Придумала: из коленкора сошью девчонкам юбочки, мальчишкам — шортики. Я ведь потом каждому классу новую форму придумывала, чтобы они у меня самыми красивыми были! Веду родительское собрание, рассказываю о своей задумке, встает мама Вити, плачет: «Таисья Семеновна, мы вам поможем, только делайте для наших деток все, что нужно». Всегда мне родители шли навстречу. Мама Сережки Барабанова даже говорила: «Зачем вы моего сына домой к себе приглашаете, он же у вас что-нибудь сворует!» А я: «Не сворует!» Так и вышло: ничего не пропало. За полгода класс выправился. Я прихожу на урок, а они мне на парте салфетку постелят и на нее какую-нибудь еду кладут — конфетку, оладушек. Я их ругаю — сами ведь голодают! А они опять за свое.

Валерочка Дмитриев. Сколько я его спасала — не дай боже! Постоянно у милиции отвоевывала. Пришлось его даже в другую школу перевести, в другой район, чтобы его старая компания не одолевала. Смотрю, снова что-то не то. Признался, что они его преследуют. Ну что ты будешь делать? Написала письмо его дядьке — капитану дальнего плавания, во Владивосток. Он приехал, забрал Валеру, отдал его там в мореходку, письма мне стали писать, открытки присылать. Повезло мальчику с дядей. Да и сам Валера стал хорошим человеком. Я думаю так: в каждом ребенке нужно искать какой-нибудь талант, тогда и толк будет.

О Павлике Морозове и жене Громыко

Поучила Таисья Семеновна свой самый трудный класс, и ее вдруг пригласили работать вожатой в Артек, оттуда — в правительственный санаторий «Нижняя Ореанда». Фазаны, белые лебеди, черные лебеди.

— Фазаны, правда, орут по утрам невозможно. Но зато с кем я только не встречалась в то время! С Маленковым, Громыко, Булганиным, Светланой Сталиной, Молотовым, с мамой Павлика Морозова Татьяной Семеновной. Я гостила в ее доме, в Алупке — этот дом ей подарило правительство. Простая деревенская высокая женщина. Рассказала, как погибли ее сыновья — Павлик и Федя. Когда Павлика стали убивать дед с дядькой, Федя испугался и попытался убежать из дома — они догнали и его… Татьяна Семеновна гордилась Павликом, но такое горе пережить никому не пожелаешь. Потом ей и путевки постоянно давали, и пионеры к ней всегда приходили, помогали в саду, по дому.

Со Светланой Сталиной мы подружились, вместе ездили в Артек, где отдыхали ее дети. Света — рыжая, конопатая. Рассказывала, что отец был очень строгим, мог выпороть. А учились они в рядовой школе. Дочь Катя была очень похожа на деда, а сын Иосик — такой мальчик умный, эрудированный.

Но мне не нравилось там работать: в Артеке-то я была звездой, а в «Нижней Ореанде» обстановка другая, унизительная. Молотов мне все время твердил: «Эта работа не для вас». Многие жены ко мне плохо относились: за своих мужей боялись. Жена Громыко, например, хотя совершенно никакого повода не было. Просто он ко мне хорошо относился. Даже когда уезжал, оставил свой домашний адрес со словами: «Если что-то вам, Таечка, понадобится, пишите прямо мне домой». И все же тяжело с ними было. Поехали мы как-то — Молотов, Громыко, Круглов, Пономарчук, еще кто-то — в Севастополь. Он тогда весь в руинах лежал, зато Дом офицеров недавно отстроили. Я заказала обед в ресторане. Через некоторое время товарищи сказали решительно: едем обратно. А меня подзывает директор ресторана, чуть не плачет: «Посмотрите, уже все готово!» Я захожу в ресторан — никогда ни до, ни после не видела таких шикарных обедов! Честное слово: такая красота — какие-то цветы на икре… «Куда все это? — спрашивает директор. — Никто ведь не купит, все пропадет!» Официанты расстроенные, повара… «Не волнуйтесь, спокойно, — говорю я. — Спишите все за счет санатория, что поделаешь».

А из Новосибирска все это время — телеграмма за телеграммой. Родители моих учеников присылали. Я мучиться стала: дети сложные — погибнут без меня. Вернулась. Сколько радости было! Нанесли мне гостинцев: грузди соленые, огурцы, варенье, пирогов мамы напекли: «Только не бросайте нас!» Доучила. Так что никуда мои ученики меня не отпустили, хотя мне ведь певицей предлагали стать, когда я в конкурсе победила… Нет, без школы — никуда. Там, в школе, и пела, и играла. А потом познакомилась с удивительной, феноменальной учительницей из деревни Галиной Илларионовной Илларионовой. У нее я многое переняла. Сама простая, в костюмчике бедном, порой даже с какими-то пятнами, но учительница — поразительная! Многие слова произносила по-деревенски, неправильно, но дети в первом классе у нее писали талантливые сочинения и такие слова употребляли, которые не каждый взрослый знает. Я специально к ней ездила учиться.

— Нужно детям с первого класса писать сочинения, — говорила Галина Илларионовна. — Учила запоминать все по ассоциациям, да и отношение ко всем детям — такое простое, человеческое. Выйдет девочка к доске бледненькая.

— Ты кушала сегодня?

— Не успела…

— Сейчас я тебя покормлю, а то так никакая учеба тебе на ум не пойдет.

По ком болит душа

— Вот- вот! — говорит Наташенька Хлопцева. — И класс у нас хороший был, потому что нам с учителями везло. Мы ведь еще и с другими дружим.

Ефросинья Алексеевна, классная руководительница, заболела — сломала ногу. Уход нужен, а рядом — никого. На пенсии ведь уже. Но набежали те самые одноклассники, дежурство устроили. День один дежурит: готовит, убирается, другой день — второй. Третий с четвертым в это время за лекарствами да по магазинам бегают. Не отстали от учительницы, пока та не выздоровела. А когда Таисья Семеновна впервые на день рождения школы не пришла, весь класс домой к ней прибежал: думали — заболела. А увидели, что жива-здорова, требовательно так спрашивают: «В чем дело?» А Таисья Семеновна кокетливо отвечает: «Девочки, в туфлях на каблуках я ходить сейчас не могу — ноги болят, а чтобы я без каблуков в школу заявилась? Никогда!»

— Таисья Семеновна, Таисья Семеновна! — Это все та же Наташенька. — Мы когда с сыном во Владивосток ездили, у Сережки Дурнева остановились. Хорошо живет, дом здоровый у него, гараж подземный. Хозяйственный — козы, корова, порядок всюду идеальный.

— Мы ведь до сих пор друг на друга опираемся, — поддерживает ее Лена Волохова. — Как жить без друзей? Вот только не все живы сейчас…

Помолчали грустно, поплакали. И я спросила:

— Таисья Семеновна, а ведь у вас наверняка были любимчики?

— Были, — неожиданно ответила она. — Каждый класс в полном составе. Я всегда всех любила одинаково, все они — мои любимчики, мои ребятишечки. Были ими и остаются. За всех душа болит.