Спор на фоне Акунина

Взгляд на Россию из-за океана

Нина Хрущева — внучка Никиты Сергеевича Хрущева. Живет и работает в Америке.

Она — профессор Университета Новой Школы в Нью-Йорке, где преподает международные отношения. Но книгу написала о русской литературе — «Встречи с Набоковым». Ее, кстати, можно купить в книжных магазинах нашего города. Впрочем, литература — это только повод для другого разговора. О чем? Да о России, конечно! На эту тему Нина Хрущева и беседовала со слушателями Московской школы политических исследований.

— Начну с современного литератора Бориса Акунина, если позволите, который еще будучи Георгием Чхартишвили говорил о том, что его задача как писателя менять русскую ментальность от коммунальной к индивидуальной. От русского «мы», описанного Замятиным — к «я». Он призывал к выращиванию одиноких колючих кактусов на подоконнике, а не бескрайних русских садов, которые принадлежат нерадивому помещику или государству. Которые от бесхозяйственности, от коррупции обязательно будут вырублены революционером или бизнесменом, близким к Кремлю, а еще лучше — Лужковым. Акунинский рассказ: Фандорин — русский Шерлок Холмс на русской почве. Кстати, у нас есть еще более современный вариант — английский шлягер, который заполонил Россию, — «Владимир Путин — Джеймс Бонд».

Так вот, Фандорин призван спасти русскую литературу от формулы Достоевского: «Может быть, мы и отсталые, но у нас есть душа». Акунин Достоевскому как бы возражает: «Мы отсталые, потому что думаем, что только у нас есть душа». Фандорин и есть тот одинокий кактус в «Азазеле». Кто читал Акунина, знает, о чем я говорю. В романе «Статский советник» время потребовало политического оформления: там уже великие князья, статские советники, Кремль, Петербург, дворцы и так далее. То, что у нас сейчас модно в России.

Культура никогда не врет и всегда знает, куда клонит политика, даже до того, как сама политика поймет, куда она пойдет. Уже тогда идея обыкновенного индивидуального профессионала, которого Акунин собирался растить, пошатнулась. Те, кто читал этот роман, помнит, что роман кончается правильно: Фандорин предпочитает личную мораль общественной пользе. Он отказывается сотрудничать с государством, создающим террористов для борьбы с терроризмом и аргументирующим тем, что оно это делает на благо отечества.

Великий князь, назначенный губернатором Москвы, настаивает: «Хватит изображать из себя Европу, доизображались. Мы — Азия, византийская империя, и править станем по-византийски жестко, и даже жестоко». Фандорин на это отвечает: «Гнусности делать нельзя, даже на благо Отечества».

В 2005 году, когда Никита Михалков руководил постановкой фильма «Статский советник», Акунин с еще одним сценаристом сценарий изменил: Фандорин, хоть и с отвращением, но остается на службе, рассуждая, что лучше я буду на этом важном для страны месте, чем какой-то подонок. Акунин это свое сценарное перевоплощение объяснил давлением, а в предисловии к сценарию «Статского советника» объяснил так: «Никита Сергеевич — не Хрущев, а Никита Сергеевич Михалков — убеждал меня, что все российские беды приключились и приключаются из-за того, что истинно достойные люди, вроде Фандорина, слишком пекутся о собственном моральном комфорте и в критически опасные моменты вечно уходят в сторону. В результате на командных высотах оказываются всякие сволочи. Окончательно не убедил, но до некоторой степени поколебал…»

Не убедил, поколебал, но в конце концов фильм вышел с концовкой Михалкова, что и требовалось доказать. То есть, как всегда бывает в России, личная свобода уступила место национальной идентичности. Индивидуальная мораль — русской идее: византийской идее, имперской идее, коммунистической идее… То есть национальная идея государства против индивидуума. Оберполицмейстер генерал Пожарский в исполнении Михалкова, замучившийся спасти Россию от дураков-чиновников и от романтиков-революционеров, говорит: «Я от России себя не отделяю. Что мы с ней друг без друга?».

Так что же мы друг без друга?

Великий князь Симеон — генерал Пожарский у Акунина — видят какую-то гипотетическую Византию, ради нее они готовы идти на все, уничтожая отдельных людей. Как говорится: лес рубят — щепки летят. Например, много сегодня говорят о сталинской индустриализации как о примере успешного лидерства в связи с Византией. Но стоила ли пятилетка в четыре года при установлении принудительного труда, этого нового рабства ХХ века, убийства миллионов людей? Ее можно было сделать и за 10 лет…

В СССР был советский человек, то есть герой, лишенный человеческих качеств и рожденный, чтобы сказку сделать былью, потому что для грандиозности замысла все человеческое ему было чуждо. В России вообще трудно быть гражданами обыкновенного государства, отвечающими только за себя. Наша национальная идея все-таки всегда предпочитает быть всеобъемлющей и всеохватной: всё или ничего — Россия как третий Рим, божественная империя Византия — правильное христианство.

Если говорить совсем серьезно, Византия для России пример пагубный. Она развалилась именно из-за вертикали власти. Правосудие, церковь и все остальное там находились в полной зависимости от государства. Развалилась она от неумения и нежелания меняться.

Моя теория — это что Россия западная страна, которая хочет все делать быстро. Когда цивильная ментальность быстро устроится, она как-то устает быть Западом, отталкивается от Запада, а потом возвращается в то, что она называет особой цивилизацией. Нет такой особой цивилизации, так же как нет суверенной демократии. Помните, у Булгакова: «Осетрина всегда одной свежести…» Безусловно, когда Россия перестанет говорить, что она не Запад, — все получится.

С моей точки зрения, Россия часто устает от таких вот перипетий, от необходимости принимать решения собственные. То есть все время основываться на свободе личности, без государства, которое решает за тебя твои победы и поражения. Я думаю, что пока Византия будет представляться как развалившаяся вчера, а мы сегодня — наследники, в России будут продолжаться проблемы.