Кольцо Мёбиуса

Человеческая судьба — всегда бесконечность. Нередко — драматическая

Настоящие ласточки летают почти бесшумно. В хорошую погоду, ближе к вечеру, они плетут свое виртуальное кружево на приличной высоте — наверное, их «рацион» туда перемещается в предзакатное время. И мне не доводилось встречаться с человеком, который бы не любил этих юрких работящих птах.

Наверное, подсознание срабатывает у неизбалованного поездками пассажира, когда он усаживается в одноименную экспресс-электричку «Ласточка». Удобное кресло, впереди несколько часов полной неназойливо жужжащей свободы, никакой тебе конфронтации между «верхом» и «низом», надоедливых продавцов барахла… Хорошо! Поехали!

Нынче на Троицу мне довелось возвращаться из Кузбасса в Новосибирск. В Киселёвске в вагон рядом со мной, но через проход, села немолодая женщина. Кресла были расположены почему-то так: половина вагона смотрела в одну сторону, другая половина — в противоположную. Создавалась странная иллюзия, что мы ехали навстречу друг другу. Я стал решать про себя задачу: кто по профессии, пусть даже бывшей, эта дама рядом и напротив меня? Несмотря на возраст, в ней все-таки угадывалось стремление принарядиться. Сорок лет назад это был кримплен, на излете перестройки — лавсан, сейчас предпочтение отдавалось хлопку. Работник торговли?

Женщина немного запыхалась, засунула на полку легкую куртку, попила из пластиковой бутылочки воды. Станция была одной из узловых, и проводница пошла по рядам еще раз проверить билеты. Дошла очередь и до моей соседки. Она судорожно стала перебирать вещи, отыскивая в сумках и одеждах билет и паспорт. Нигде не было. Проводница вежливо-садистки ждала. Немолодая пассажирка прошлась по карманам сумок и одежды раз, другой, третий и уже чуть не плакала от досады. Я поднялся и подал с полки ее куртку. В ее рукаве она нашла берет, а в нем искомое…

Со смущением и благодарностью она повернулась ко мне:

— Вы домой или как?

— Сейчас домой и, можно сказать, из дома!

Черт дернул меня на неуместную шутку:

— А вы куда едете?

— В Новосибирск!

— Странно, и я тоже!

Боже мой, как она дернулась в кресле, еще преисполненная недавнего доверия ко мне, выручившего ее в минуту замешательства с билетом и паспортом! Потом, сообразив, что мы едем все-таки в одну сторону, засмеялась и смахнула нервную слезу.

Желая реабилитировать себя за мелкую жестокость, я сходил в бар соседнего вагона и принес кофе и что-то закусить. Час был ранний, и она не стала себя уговаривать.

— А поЧему вы сказали, что из дома?

— Здесь прошло мое детство, но я чувствую, что и вы не коренная жительница Новосибирска!

— Да, это так, и я тоже, выходит, возвращаюсь из дома и еду домой…

Слово за слово, и если просто настроиться на волну собеседника, особенно женщины, которая накануне Троицы по стародавнему обычаю ездила привести в порядок могилы близких, можно многое услышать…

— Когда умер мой муж, а он всю жизнь проработал в шахте, на поминках его брат сказал странный тост: что, дескать, мой Михаил всю жизнь очень любил меня, и поэтому он предлагает выпить за помин не только его души, но и большого чувства. И еще сравнил наши отношения с лентой Мёбиуса. (Я потом прочитала, что это математический фокус одного немецкого ученого, который означает бесконечность). Мол, как не старайся расчленить их, все равно будет бесконечное единство. Красиво так сказал, за столом чуть было не зааплодировали. А я разревелась. Ну, все, естественно, решили, что это, наконец, нашло выход скопившееся напряжение, но я оплакивала всю мою разнесчастную жизнь.

Часа три моя новая знакомая беспрерывно сыпала словами. А кому еще сегодня рассказать все о себе, кто будет слушать, если не внемлющий случайный попутчик? Ее рассказ был похож на полет ласточки: затейливый узор без определенной цели. Она не очень-то следила за хронологией повествования. Попытаюсь восстановить его суть…

Над ее семьей, сказала она, висит какой-то злой рок. Ее родители, крестьяне-старообрядцы, происходили из крепкого зажиточного села Горбуново Знаменского района нынешней Омской области. Ну, старообрядцы известны своим отношением с остальным миром. И мелочей промеж них самих тоже не случается.

Ее мать была красивейшей девушкой села и самой богатой невестой. На вечерках она давно познакомилась с сыном маслобойщика. Отец, купец, одобрял ее выбор, и осенью должна была состояться свадьба. А пока сын маслобойщика уехал в Омск на курсы маслоделов.

И вот тут на беду случился Степка Чахлов. Он стал настойчиво приставать к ней на «полянке», а потом и заслал сватов. Отец Анны (так звали мать моей собеседницы) выставил сватов за ворота. Степан был парень хотя и видный, но из середняцкой семьи — не ровня. Степка закусил удила и похвалялся среди дружков, что, мол, все равно Нюрка будет моя. К тому же его семья имела какую-то недобрую славу, может быть, просто потому, что жила на отшибе. И вот однажды в доме Анны появилась сестра Степана, Аглая. Она пришла под каким-то мелким предлогом и все восхищалась Анной и как бы ненароком несколько раз тронула руками ее косу. И буквально на следующий день Анна решительно заявила отцу, что выйдет замуж только за Степана.

Отец крепко обиделся, но знал характер дочери, и осенью сыграли свадьбу. Сын хозяина маслобойки от горя слегка тронулся умом. И долго после этого жил бобылем.

А в молодой семье начались несчастья. Не зря, видно, говорят, что на чужой беде счастья не построишь. Пятеро первых детей Анны умирали один за другим, еще не поднявшись на ноги. Чтобы сохранить шестого ребенка, родители отдали девочку цыганам и только через полгода по уговору забрали ее обратно. Следующие пятеро детей Анны выжили. Но в тридцатых годах в село пришла разнарядка на раскулачивание. Степан Чахлов формально под раскулачивание не попадал. Он был середняк. Но так как спутался с семьей богача и взял невесту из его дома, то у него тоже все отобрали и выслали в Кузбасс в деревню Афонино, где начинали строить шахту.

Приезжие все расселились сначала в землянках на берегу речки Тугай, но мужики были работящие и вскоре отстроили себе дома. К тому же на шахте платили неплохие деньги. Так образовался спецпоселок. Почерневшие от времени лиственные дома и заборы там и сейчас целые, и износу им не будет.

Валентина, моя собеседница, родилась в 36-м. Крестили ее не в церкви, а по староверскому обычаю на дому, и жизнь у нее тоже сложилась нелегкая. В пятидесятых познакомилась она с Мишкой. Парень он был хороший и сильный, но ей страшно не нравилось, что никогда не гладил штаны и даже на танцы в клуб шахты-5 приходил с пузырями на коленях. Но все-таки молодость, годы — вспыхнула любовь, и они поженились, и вскоре у них родился сын.

Все бы ничего, но Михаил, как и большинство его сверстников-шахтеров, сильно пил. Водка — это какое-то проклятие здешних мест. От водки умер зять Валентины Василий. А его сын после службы связался с какой-то шпаной и увяз в темных делах и долгах. Работал он взрывником и натаскал домой аманиту. Совсем запутался парень и не раз говорил матери, что уж он-то уйдет из жизни с треском. Так и случилось однажды. Пришел с работы домой, выпил бутылку водки, залез в подполье и подорвался. Взрывной волной вышибло крышку подполья, и брызги крови повисли на его новом костюме из синего бостона. Так в этом костюме и похоронили.

Михаил, муж Валентины, совсем молодой пенсионер, шахтеры уходят на пенсию рано, на поминках крепко выпил и утром на следующий день пошел похмелиться. Ему налили стакан водки, он вышел на крыльцо и упал в сугроб: инфаркт.

Сын Андрюшка был уже взрослый. Его, хорошего экскаваторщика с угольного разреза, переманили на работу в Новосибирск, в карьер, и вскоре дали даже квартиру. Но он исправно приезжал навестить мать. Вместе они ежегодно ходили на могилу отца. А после он традиционно напивался с друзьями. Года три назад он явился домой не то чтобы сильно пьяный, но синий. Лег и не проснулся. Врачи определили интоксикацию недоброкачественным алкоголем. Какая-то дрянь подсунула парням суррогат. Но умер один Андрей. И с тех пор на его могилу из Новосибирска стала приезжать молодая вдова, у которой тоже жизнь не очень-то ладилась. Она все звала, звала к себе жить Валентину. И та подумала-подумала, сначала сдала квартиру, а потом продала и переехала насовсем. Сейчас две женщины живут неплохо, а на Родительский день или в канун Троицы кто-нибудь обязательно приезжает сюда, в Киселевск, прибрать могилы близких.

Валентина сама давно крестится новым православным крестом — щепотью и потому заходит поставить свечу за упокой в старенький деревянный, но намоленный храм Петра и Павла, что на берегу пересохшего Тугая.

Пробовала зайти в новый храм Скоропослушницы. Но вот что интересно: роскошь, богатое убранство, красивейший алтарь, а на душе мутно.

Думала, что она одна такая, но стала разговаривать с прежними подругами, с которыми жизнь прошла еще в ОРСе, и те сказали, что да, пока храм не пользуется особой любовью в народе, потому что его построил на неправедные деньги бывший хозяин шахты, чтобы замолить грехи по нечаянно убиенным в забоях. Построил, затратил огромные заработанные чужими потом и кровью деньги, но сам уехал куда-то, кажется, в Англию.

Может быть, приживется. Храм, то есть. А что касается прежнего хозяина, то Бог ему судья. Как, впрочем, и всем нам. Но мы хоть упокоимся в родной земле…

В Новосибирск «Ласточка» прилетела в полдень. На перроне мою новую знакомую встречала молодая и, на мой взгляд, красивая, увядшая женщина. Валентина на минуту прильнула к ее плечу. Потом оторвалась и посмотрела на меня. Я все-таки хотел по-человечески проститься, за несколько часов она стала для меня почти родной. Она перекрестила и поцеловала меня.

Если ленту Мёбиуса разрезать ножницами вдоль, то получится путаная бесконечность. Так и человеческое чувство. Я понял смысл того трагического тоста на поминках Валентининого мужа.