Мартовский букет

Миловидица

На этом снимке хорошо видно, почему один из самых первых наших подснежников называется «прострел». И стылая земля, и заледеневший снег словно пробиты, «прострелены» насквозь.

Накануне первого праздника весны я отправился в мартовские полесья за букетом. За цветами? За цветами пока ходят на базар. И сплошь все станции метро, все переходы охвачены сейчас, словно пожаром, неистово страстным заревом гвоздик, роз и тюльпанов.

Через час я вышел на безлюдной остановке. Еще полсотни минут, и я встаю на одном из отрогов Салаира, перед березовым распадком, у водораздельной крутизны.

Где-то на западе, словно в другой жизни, остался гигантский город, в котором бушуют «цунами» гипертрофированных страстей, порой разрушительных и пустопорожних. Даже я — вечный бродяга — не могу спастись там от их пронзающей энергетики. Но здесь, перед спокойным величием природы, странной кажется сама мысль о том, что существуют силы, способные взбаламутить твое душевное равновесие.

«Сгинь! Сгинь!« — полунасмешливо шепчу я. «Синь-динь! — словно в унисон мне, но жизнерадостно, откликается синица-веснянка с талового куста. — Синий день!» А мартовский день действительно синий. И небесный колокол звенит накалом горячей синевы, и левитановской страстности голубизна озаряет снега, затопив, словно родниковой водой, овраги и согры, долины и понизовья.

Я стою у северной кромки плато. И километров за пятнадцать от меня в зыбком мареве горизонта прячется гребень другого водораздела. А между ними дивная страна заснеженных еланей и полей, синие чаши распадков, белые шеломы редких стогов у опушек, запредельная чистота березняков, осинников и овражного чернолесья в золотой штриховке тростников.

Передо мной, почти сразу за носками лыж, срывается вниз снеговая круча, а потом, обессилев в склоновом густолесье, постепенно выравнивается и смыкается с днищем оврага.

Метрах в пятидесяти по взгорью, почти на уровне глаз, видится мне березовая вершина в странной для сезона зеленоватой подсветке. Такой она бывает перед роспуском первой листвы. Но внешний эффект прост и бесхитростен. Его подстроила осина, укрывшись за березовую крону и «нарисовав» вокруг нее зеленый ореол.

А я благодарен зимней осине за ее оптимистический, жизнеутверждающий колорит, за скромность и непритязательность. Особенно хороши молодые осинники, когда зелеными рядами, словно новобранцы в только что выданных гимнастерках, они стоят вдоль дорог и опушек, а кое-где оживляют мрачноватую гамму овражного глухолесья и черневой тайги.

Но благодарность, признательность — это одно. И совсем другое — вечное восхищение, а порой и поклонение. Именно такие чувства неизменно вызывает во мне береза. Она мила мне и на майских празднествах жизни, и в октябрьское лихолетье, под дождем и снегом, на луговой опушке и в кочковатой согре.

Но ничто не может сравниться с великолепием инистой березы, когда видится она созданием неземного, фантастического искусства. И нет у нас больше дерева с такой же щедрой раскидистостью кроны и лебединой нежностью ветвей.

А рядом со мной, как по заказу, именно такая красавица. И тончайшая кисея нижних ветвей касается сугроба, и даже полощет в нем загорелые «пальчики» тычинковых сережек. И каждая веточка — воплощение женственности, изящества, грациозности. Разве не просится подобное совершенство в наш мартовский букет? Я бережно срезаю несколько концевых ветвей и не скрываю досады: да, запоздал, не успеют они к празднику порадовать сокрытой сейчас в листовых почках зеленью, не успеет двоеперстие коричневых сережек обернуться золотыми подвесками…

Древние русичи называли весну миловидицей. Да, зорким поэтическим видением обладали наши далекие родичи. Миловидица! Как все-таки это прекрасно!

Но мой букет пока еще скромноват. И по звонкой облицовке чарыма, по звездным сугробам я скатываюсь вниз — к притихшим заставам чернотала, к молчаливым вербникам и светлоликим калинам. Я должен найти их — первые цветы предвесенья, да пусть не цветы, хотя бы завязи! Какое все-таки чудо — вербные почки! Как надежно хранят они нежнейшую сердцевину будущих сережек. Каждая почка запрятана в прочный кожистый конус густо-бордового цвета. Но один такой охранитель не устоял, раскрылся, и серебряной каплей светится передо мной крохотная вербная сережка.

А мой букет практически готов. На обратном пути я дополню его кедровой веточкой, в центр помещу гроздь калины — и домой. Обернувшись, я кланяюсь дорогому мне миру и влюбленно оглядываю его. До новых встреч, Миловидица!