Большинству из нас суждено всю жизнь проводить на двух стульях, разрываться между душевными устремлениями и тщеславными зовами плоти
Так уж получилось, что один из моих
Сначала он, как водится, начинал с благих дел: издавал религиозную литературу, затеял просветительский альманах с крепким душком русского национализма, хотя сам был вообще непонятно каких кровей, ну и вообще заявлял о себе как о некоем миссионере с высокими устремлениями.
Кучу денег, однако, «срубил» в другой сфере, пока серьезные издательства пребывали в растерянности, на беспардонно вороватом переиздании научной фантастики. Потом, конечно, когда все постепенно встало на свои места, книгоиздание как серьезный вид бизнеса прибрали к рукам настоящие профессионалы. А он вынужден был неоднократно менять профиль своей деятельности. От просветительства постепенно «мигрировал» к литературе «сжелта», а потом и вовсе издал тугой том воровской лирики с картинками коллекцией криминальных татуировок от «не забуду мать родную» до «Ельцин наш президент».
И лишь лодка моя у причала гниёт
С миром журналистики, однако, Павел Дерюга (это его литературный псевдоним) связь не терял, исправно платил членские взносы в Союз журналистов, до поры нередко появлялся и сиживал в кафе на Коммунистической. У известного подъезда в такие вечера в черном «крузере» его терпеливо дожидался
Когда-то
Раза два в полгода ему нужен был благодарный собеседник, и я искренне выполнял эту роль, потому что мне действительно интересен был этот человек. Мы начинали в пятницу в Домжуре, потом переезжали к нему домой, и количество выпитого и выкуренного напрочь выбивало меня из рабочей колеи на несколько дней, а Павел был как огурчик. Его телефон звонил почти непрерывно (мобильников еще не было), факс сообщал
Но постепенно наши встречи становились реже. Его высокая поджарая фигура и лицо с явным восточным «акцентом» округлялись, расплывались. И однажды во время очередного ночного бдения он вдруг посерьезнел и положил передо мною на стол пачку листов бумаги.
Я сразу понял, что это стихи.
Но стихи Павла, слава Богу, были короткие. Я начал читать и увлекся. Явное подражание японским танка и китайской древней поэзии эпохи Тао.
Месяц взошел.И его серебро
Освежило меня.
Где-то
Караваны судов.
Лишь лодка моя
У причала гниет
Но скоро мне стало скучно и грустно, и я вежливо, но наотрез отказался составлять и редактировать его сборник.
Расстались мы в утренней прохладе. Возникла прохлада и в наших отношениях. Я спускался по Восходу к набережной, хотелось прогуляться и обдумать, что вот, мол, потерял вроде как друга Был редкий час затишья на дорогах. А на набережной вдруг увидел ребятишек в белых платьицах и рубашках. Вспомнил, что накануне состоялся выпускной вечер в школах. И с реки, и от выпускников пахнуло настоящей свежестью утра, и, успокоенный, я поехал домой.
Концерт для скрипки с виолончелью
Думал, расстались навсегда, но относительно недавно на редакционный, уже электронный адрес на мое имя пришло письмо от Павла: «Приглашаю на шоу, которого не знал еще мир »
Ну вот, подумал я, так и будет человек метаться между художественными устремлениями и жестокой практикой бизнеса. Представление назначалось на субботу в его новом не сказать что замке, но в очень приличной усадьбе на краю Октябрьского района.
Я готовился «уважить». Но накануне в пятницу СМИ сообщили «о внезапной кончине известного предпринимателя, который в последние годы погряз в череде уголовных процессов, связанных с отмыванием денег в различных городах России».
Так что теперь ехать предстояло уже на похороны. С трудом нашел место его новой обители и теперь уже успокоения. Скучные типичные похороны богатого человека. Из Москвы приехала по этому случаю жена. Детей у него не было. В толпе мелькали лица знакомых чиновников. Подавленная, не знающая, кому будет принадлежать завтра, охрана. Струнный квартет,
Отпевания в церкви не было. Хотя все знали о декларируемом почитании покойным Храма. Остановились у громадного, как кратер, могильного зева. В толпе удивленно зашептались. Несколько речей. О чистоте помыслов. О великой миссии русского национального предпринимательства.
Крест был деревянный и тоже полированный, как будто кто заказал его заранее.
На поминальный обед я не поехал. По дороге домой в голове мелькали обрывки мыслей об участи российского бизнеса, о Савве Морозове и Павле (прости, господи!) Дерюге. О том, что большинству из нас суждено всю жизнь проводить на двух стульях, разрываться между душевными устремлениями и тщеславными зовами плоти
На ум приходили имена известных уважаемых и не очень политиков и даже ученых, пишущих стихи. Что для них есть поэзия? Например, для Юрия Владимировича?
Вот он сегодня сидит в кабинете, решает участь миллионов людей или долларов, а ночью открывает ноутбук, эту новую записную книжку и атрибут эпохи, и выковыривает черненькие буквы, пытаясь выстроить в ряд нечто, послушное Бродскому, но не подвластное ему. И, наверное, матерится, когда понимает тщетность своих усилий.
Вот миллионы людей и миллиарды долларов выстраиваются в шеренги, а буковки нет! То есть они, конечно, тоже никуда, как люди, не денутся, и даже в отличие от угрюмо молчавших в шеренгах людей лгут сладко: вроде
Интересное существо человек!
Письмо из ниоткуда
Через сорок дней я получил электронное письмо. Чин чинарем, с нормальным обратным открытым адресом: pavelderjuga@
«Как ты, наверное, уже понял, это была генеральная репетиция. Разом я решил все проблемы, в том числе и материальные. Теперь я, как херувим перед Богом, чист и относительно невинен. Несколько миллионов вместо фигового листа оставил, чтоб стыд прикрыть.
Осмотрюсь, приезжай в гости! Ты всегда был симпатичен мне. Знаю все, что ты обо мне думаешь. Полагаю, мы всегда понимали друг друга, и недооценка правды наших отношений не мешала нашему общению. Не отмахивайся от наших отношений и моего предложения. Свят только Бог, все остальные лицемерны. Но нужно снисходительнее относиться ко лжи смертных.
Приезжай. На перекрестке трех религий может, только здесь и есть Бог? поклонимся святым местам. Потом сядем на самолет и махнем в Швейцарию к твоему и моему любимому Набокову. Для меня подозреваю, что и для тебя тоже он всю жизнь оставался гениальным
Значит,